ехали мы против солнца,
и где свет залило пылью
два мешка у дороги
головы прятали в колени,
поверх набазальтив руки.
снилось им, что обнялись,
ввалились друг другу в ямки,
неглубокие ямки
мусорного пакета.
и что мы были тыльной дымкой,
и так обнимать не умели,
чтобы каждой морщиной.

IV

Ця мова не є незайманою
- ти чуєш це по розпаду промов
так наче й тут була війна
інша війна але війна,
і тим не менш, війна - під час посухи.

І тому я пишу через силу
кілька сухих рубаних фраз
втиснутих у банальну мову
яку я налаштовую на зов
униз аж до самої пітьми
що видзвонює

***

Серед ночі є вікно
де сплять дві темні фігури
сірувато-коричневі як птахи
що тілами відкреслюються від неба.

Я спроквола пишу
до вічності, у яку не вірю.
Повільність приходить до мене з тиші
і зі свободи - невидимої -
про яку на материку й не знають
- острів думки, що змушує мене
приборкати час
знайти простір
надаючи цій мові її пустелю.

Слово розщеплюється як деревина
уламком, що збоку тріснув
частково через вогонь,
частково недогляд.

ночь гаснущая на лестнице
наедине с незапертостью
умеренный июнь
тихонько тихонько
как баночку варенья
обними меня чужое лето
только не прижимай к себе

попробуй увидеть, как видят кивок и тень,
тело мое, одиночку кожи, срок ее и моток,
прыжок, преломленный биномом.

минутное дело - тело это невелико.
в точных еще деревьях. в орнаменте
без листв или цвеств и без яств и любого фона.

попробуй увидеть как осязают. так,
как видит рубашка, потом и желтизной.
так баскервили во сне считают собак
и ангелы напевают блатным блатной.

но дело не в ангелах, и не в разделе тепла.
недолго, невечно, зрением боковым,
как будто у каждого зрения нет стекла,
позволишь ли наготою с тобой побыть.

а где выродилось немало циклопов и овец,
там еще было ровное-ровное кладбище.
вот однажды остался на острове только один,
незрячий циклопик.
он пел в бороду,
после обеда стриг овец,
играл в кораблики с папой
и честно ходил на кладбище с метлой.
пришло время ему искать себе место,
а на камнях вместо имен царапины.
чисто-чисто и твердо.
чисто-чисто и ровно.
ложись где хочешь, но с кем - не узнаешь.
и пошел он умирать в море,
спотыкаясь.

ІІІ

віднайти причину дієслова
оскільки насправді ще не час
і ми не відаємо, кидатись уперед чи бігти.

хай це вечір, грудневий вечір,
чайні скрині підважені для винесення
надають форму пітьмі
поки наїдки палахкотять проти стіни.

такими є ночі західного миру,
їхніми променями летять зібгані біографії,
ягідно-темні портрети, сувої імен.

інша тиша захищає нас з одного боку
наче морський вантаж у джуті,
загорнутий обережно, з відчаєм.



(пер. з англ.)

III
To unearth the reason for a verb
because the truth is it’s not time yet
and we don’t know whether to rush forward or take flight.

Make it evening, say an evening in December,
the tea chests levered up on chocks for removal
give form to the darkness
whilst the cooking flares against the wall.

These are the nights of Western peace
and flying in their rays are the cramped biographies,
the berry-dark portraits, the scrolls of names.

A different quietness shields us on one side
like a marine weight wrapped in jute
and folded carefully, with desperation.

В дерев ще крони голі, ще
Як майже вимовлена суть;
Та бруньки похапцем ростуть,
І зелень їх то дивний щем.

Чи це з чужого нам різдва
Між наших літ? та не за рік
Помре їх казка теж, старі-
чи як вкладено з зерна.

Але щотравень, кожен май,
Їх замки рвуться догори
Неначе спів - помер той рік,
То знову, знову починай.

---

The Trees

The trees are coming into leaf
Like something almost being said;
The recent buds relax and spread,
Their greenness is a kind of grief.

Is it that they are born again
And we grow old? No, they die too,
Their yearly trick of looking new
Is written down in rings of grain.

Yet still the unresting castles thresh
In fullgrown thickness every May.
Last year is dead, they seem to say,
Begin afresh, afresh, afresh.

во саду ли в городке косоаршинном
над рекою тенорок д-как запаршивит.
надо льдом угар и треш,
подо льдом нескладный холод,
ничего святого меж,
впрочем если не гидролог.
если правда ты гидролог,
до весны живи с надежд.
а пока что в городке
кососсаженном с вокзала
настоящих буйных мало,
только тенор на реке.

сизифа расстреляли в предгорье
с расстояния в несколько километров
справедливости ради надо отметить что он сильно зарос
не узнавал окружающих
спал с памятником геопорталу
и опубликовал пособие по восхождению куда макару пох
но зимой сизифа расстреляли в предгорье
в упор
все видели снимки
справедливости ради надо отметить что он сбросил вес
и все еще не узнавал окружающих
и проложил экологическую тропу в одном из местных нацпарков
просто в результате собственных перемещений
а в июле сизифа расстреляли в предгорье
вот он вот
сколько там того предгорья но искали долго
в наплыве туристов с пособием и туристов на экотропе
и гисопоклонников
тупо потерявшихся в нашем недобром мире
и справедливости ради надо бы что-то отметить
например сам факт
но почему-то когда говорят расстреляли в предгорье
думаю именно о нем
а ты знаешь сизифа оказывается расстреляли

(после карантина)

в пару всматривался дрозд
возле дома

где трава дресва труха
однотонна

а с венеровых фаланг
стертой зебры

лед сошел совсем как с ан
гелов сверху

и мели кругом взаскреб
и белили

и те ангелы над зеб
рой парили

а над ними форточки
свет клевали

как наверное в торонто
в телави

и скорлупки света би
ли где двое

обрастали темното
дроздовое
*

orpheus:

в тихих книгах
чтецы водятся
свет семижильный
воздух двудольный
со мной только
вириде нитенс
аидовы крыски
вышли.

вместе павлиньим
хвостом метемся
и - и
то еще беспокойство:

я принял за голову горностая
мятый
игральный куб.
я бросил голову наземь,
ставя ямками на золу.
а ты, намотанная на локоть
холода, словно хлыст,
как пар дыхания над обломком - будешь над ним -
возьмись.
*

orpheus II:

фотография выцветет
пледом позже асфальтом
недолго ей оставаться плоской
с нашими дорогами с бардаками
в итоге мы окажемся
краями провала
дорожного полотна
*

kin:

с мая нагайна спит с наганом
кожа с холодом барабана
вдоль головы скоба
посередине куда попала
нетто горба
с мая нагайна спит
кожа с холодом плит
вдоль головы пятна
посередине туда
бывшая руда
с мая нагайна
майна
до своего дна.
*

orpheus & kin:

- поговорим о насилии. мы еще не говорили о насилии с тобой.
- что-то не хочется;
я тут придумал строчку -
лето выудит яблоки в кислый загар,
дальше должно быть что-то о пиздеце.
- государственном, индуктивном или в позиции крестного хода?
- о том, как покупаешь марлевые повязки кому-то родному,
кто не хочет дышать с тобой одним воздухом.
и надеешься, что он тебя ударит и его заберут.
- пиши: лето выудит яблоки в кислый загар,
это и пиздец в позиции крестного хода -
доказательства глобального потепления.
- а марлевые повязки?
- ну ты же купил, какие проблемы.
*

kin II:

... а затем замолчит,
смякший веками, строгий
горбом,
от елены к елене качнувший
царей и героев,

оттого, что закон
превращений теперь
перестроен
от елены до трои
к елене вернувшейся
в дом.

есть родство, ей известное
рабством
и гулом огня,
по ночам он во сне говорит
почему
не меня.
*

kin III:

...и глыба талька говорит - сизиф,
сотри меня, и в дозах малых сих -
одна за всех - я лягу на вершине.
сизиф берет ее, крошит рукой,
его мозоли щурятся в раскол,
маячат впереди гора и камень.
не надо, тальк, он говорит, катись.
пыль видит ад - и помещает жизнь
в один кадавр с ним, в один вархаммер.
неправда, галатея не цельна.
то выбитая пыль, а не цена,
была в ее движениях лавиной.
не надо, тальк, не оживай во тьме.
они еще алмаз предложат мне.
*

eurydice:

до двадцати пяти одежда еще как система органов
каждую ткань вынюхиваешь
позже-то она начала наконец писать
не для чтения вслух
да здравствует свобода -
добрый в погожий день продавец секонда
маленькие размеры здесь не существуют но его это
не смущает
славим равенство за основу нагот
но дорого и так и эдак
тогда ей сказали что если братство вырастет в два раза
а маркеры в три
они будут иметь диагностическое значение
надо только проверять внутри
клетку за клеткой
каждые полгода
допустим до тридцати
допустим до ста сорока шести
*

kin IV

вернулся / но дома / под зноем / но дома
во сне / как от весел плечо:
сквозь жесткие кудри овцы надо мною
шевелится кто-то еще

два тела тепла тяжело и недолго
колтун и обломок

два тела тепла оглушённые воском
два роста

мой внутренний остров похож на итаку
на взятую трою похож
где кубом гекубова злая собака
упала на лошади ёж

два тела тепла / обернись, пенелопа /
скажи мне кого ты ведёшь

[посв. ...]

переменной твари беленый рормат
подержи за горло больное сором
а не то услышанным опозорят
с ним иначе просто не поступить

к переменной твари карие сами
а зеленых под руку авель замер
черных нет а с серыми ни сезама
да их и серыми видели редко кто

переменную тварь я теряю в лицах
проясняйся тварь войся янься инься
не с твоих ресниц я смогу напиться
только с наших разниц разве что пить

аблативов нет локативы красть лишь
это горе рвет мне болота настежь
это ты сверкаешь дас ист фантастиш
раз уж тварь мне негде тебя хранить

тогда не нужно солнца
и беглости картин -
то время узнается
по дробности в горсти.
и - родственнее дрожи -
почувствует ладонь
то время новой кожей,
с которой смыло дом.

...
и вас я вижу, идущей
с ними, я вижу как
наяву, -
с вегето-сосудис-
той дистонией
и страстью склонить
главу -
прямую в складной
как монах ливень,
как было когда
живу.

бьют полночь. звонарь безымн.
на внутренний остров тише.
мой парнокопытный дым -
последний, кто это слышит.

ретортою горла слит,
к июлю он к вам довьется,
транслитом пуша тростник,
гудя по трахейным кольцам.

вдруг там, посреди двора,
он станет в ряду со всеми,
и свет, рукава задрав,
поднимет его, серебрен.

любимая, брось бежать.
так мало осталось дыма.
но в полночь моя душа
хранима. еще хранима.

-

и выведать по звездам и пескам -
те приглубью под общее фольговье
сойдут, те литоралью канут дальней
и море обовьют одной кантатой -
им по колено будет окиян,
со дна речного ил несется в дар им
по низовому их многоголовью -
подобие порождено подобьем,
на фото, скажем, чайник и стакан.

А пока мы идем к тебе, крошится поезд
и окурки сошедших вздымают стоного
клеверки свои, серые в красную прорезь,
что кургузый мороз перемнет, успокоясь,
очень скоро,
сейчас,
к половине второго.
Но пока мы идем к тебе, крошится повесть
на убитых и спасшихся наших знакомых.

распадался июль. фитильки мотоциклов сточило о грунт и дымы
примостило на прикус.
огурцы дорожали. кто ждал, как у моря тюрьмы, огурцов, торопился,
рассаливал что-то.
а нам остальным,
нам двоим
только пух грозовой и к нему пар гудронного стикса,
сватовство пергидроли к эмали в царапинах донных...
наконец мы покончили с ванной
и с улицей душной.
наконец нам двоим только чай, горизонтик вагонный
и далекая даль, и немытой забытая кружка.

---

ее лицо мне снилось молодым.
никто еще не диктовал родным
ее цены. ни яблоко, ни дым.
я не была тогда знакома с богом.

потом мой брат украл ее. привез.
ее лицо мне снилось; не спалось.
я вором назвала париса, горсть
пепла бросив утром им на блюдо.

но кто бы мне поверил. кто бы мне
поверил, как она ему во сне.
пророчить проще, даже зря, чем не
опускать при встрече с ними взгляда.

потом осада, голод, тишина
по вечерам. ни праздника, ни сна.
одень ее лицо, моя война,
пускай она хотя бы день не плачет.

вернулся бог. встал за моим плечом.
смотрел, как нас пленил босой торчок,
негромко список кораблей прочел
и прочь пошел. и снова стало тихо.

кому теперь пошутит аполлон
что капает неделя с похорон
как позвоночник мытый топором,
засаленная утварь с верткой полки?

... а потом - с поздним снегом, ветрянкой, гнилыми огрызками в парте -
я забыл, и тогда тонкодневные светики марта
сменились марелью,
и, шатаясь, мог лечь подышать у уреза воды
и опять забывать, и потери своей не приемля,
говорить, это ты забываешь меня, это ты.

а потом были книги и книги, а позже тугие вокзалы - это ты забывала -
шатался по книгам пустым,
иногда выпадая,
и город казался казанью,
только не было парты, над ухом никто не картавил,
и не слушал, как я говорю - это ты, это ты...

я тоже устала, брат мой,
толпиться, шагая шатко,
себе вопреки, среди
птенцовой дремы лампадок
в зеленых гривах гвоздик.
не каркается кассандре,
хоть богу ее веди.

вот оно наступило: ни слез, ни строк;
ты ведь был расстрельных своих грубей.
только ветер вернулся со всех дорог
да январь, янтари его ференц и кнох
надо мной и над памятью о тебе.
боже мой... над памятью о тебе.

в необъятном теперь, в янтаре тридевятом и темном
оступившись, оперлась о лед водостока.
несла
черновик диссертации, пиво и сорную сторге.

как давно мы измучены - что ты ни сделаешь, мало;
мне бутылки катились на плечи объятий подобьем.
я несла
тьму моих объяснений, статьи, жигули с оболонью.

как давно мы измучены - тем, что тебе не отвечу;
тем, что не повторишь; гололедом и гриппом.
несла,
понимая, что зря, и расплакавшись, оступилась.

розоветь кварцитом во льне кукушкином -
рай мой;

раздели их со мной, погости, как со мхом
иней.

нет ни горю здесь забытья, ни сущему
тайны,

но ближе не был никто мне родней земной,
ни им я.

что любовной всей тебя ось есть -
веки я опускаю в отзыв.
и слепец понимает плотность,
только рек ему нет свинцовых,
а молочных - залейся, сплавься...

что любовным не оказался,
опускаю я веки. здравствуй.
о погоде. о плоти. класс твой
сквозь каникулы весь продрался?
...сумрак выбит фонарным током.

несчастливым радостей много -
ты, к примеру. домой отогнан,
млеет отрок о бровь, о локон,
светлы стекла и окна ольгны,
пустяки, а сидит блажной...

как будто я на краткость эстакады,
кого-то не дождавшись, восхожу.
проспект на срезе гаванью широк,
в огнях, и люди мимо, как игрушки.
мост хрупок что дефис, почти что я.
и кончено,
и не приснится кто-то.

взмокли ресницами тополя,
оголубела трасса,
облака сумрачный шапокляк
за ночь блинами смялся.

видящий ждет, и незрячий, чей
слух заострен, дежурит:
нечто с попутной толпой грачей
выслало по дождю им.

видящий ждет. без фанфар и лютнь,
оттепель - тоже чудо.
я обязательно наступлю, -
нечто кричит, - я сбудусь.

отдышим и гарью, и солью.
побег чередою вторжений
покроем, и гавань отстроим,
и марью, и софью приженим.

как выцветем и станем шелухой,
нас будет больше в дугах цвета вдоль
одной чешуйки, чем где-либо прежде.
ты заиграешь рдинкой зимних ольх
и терпкой зеленью рыбацких вершей,
и будешь чья-то - не моя, конечно.

что ты делаешь?
ничего.
перевод, недосол бульонный,
в окнах сизо, в дому оконно
и лавра нет.

ждешь кого-то?
кого мне ждать.
словари, чечевица, перец,
иногда тяжело поверить,
не сейчас.

что ты, что ты,
что ты делаешь?
ничего.

холмы мелели вересковьем
над песками;
через день,
что ни туман, их мел темнел ребристо.
и был обрыв и бочка, и с нее
искрилась ржавчина, когда
спадал туман.
еще
велосипедное седельце мокло
в песке.
я там бродила. там нельзя
идти, ходьба - наркотик зрячих,
там
ты бредешь, и, не заметив, бредишь,
ржавеешь глазом и пьянеешь кожей,
и вереск, вереск и случайный
дым

он ждал так долго - он других
любил, мы все других любили, только
как брудершафт миног - утопленников,
его клеймила ревность.

он ждал так долго - он других
желал, и с ними в колесницы падал, или
под руки вел с пиров и с поля гнили,
оно же поле брани.

не он один. богиня, слышишь ли,
богиня, хороши ли наши клейма,
смотри, жену целует агамемнон -
его убьют?
скажи, что не убьют.

не все вернулись; не к кому, порой.

за дни до зимы, подноготной
фон - лучшая мера, чем контур,
туманом, тьмою и цветом
охватывая, кроя.


тристан поднимает ветвью
пластмассовой крышки обод,
бросает на ветвь изольды -
отныне ты, терн, моя.


изольда роняет пепел,
стыдливо, тихонько тлея,
и, всю напрягая крону,
кольцо бережет пока.


а может быть, ветром скоро
с нее эти угли свеет,
а может быть, ранний снег их
потушит, а может, марк...

не сестра ли я им, не соостра ль,
сплю соосно падали, к югу ртом,
просят - не предсказывай, сострадай,
или мало нам на войне кассандр,
женщина должна быть дом и добро.
женщина - елена, а я - зола,
женщина - гекуба, а я - тоска,
женщина - та сука, что не смогла
яблоко разрезать на три куска;
тягостно поломанное ребро, не сестра ли я им...

оттарчивая путь из пуха в карст,
условности величия стыдясь,
лечь оттененным веком -
нищий пласт -
на зримом,
не пытаясь
поравнять с ним,
но обнимая как парное amen.

... парой хлыстов образуя циркуль,
тварь ободрав о тварь, соизмерить:
та ли;
приблизиться и, притихнув,
броситься взглядом в иные дали,
легче вопросом и мягче бликом.

II

garden

вновь холодало; на закате сад был
запекшейся на воске тушью яблонь;
крошась, румяный лед плодил синиц;
на склоне санок поплавки мотало...
но время списков лишено масштаба,
и прочь из сада лыжники брели
ступенчатым на срезе следом в лимб,
где кофе, сигареты, старопрамен
и нет больной от суеты земли.

двучерепичной ржавчине дрейссен
знакома кровь ребенка и слепца,
и был итакой ранен одиссей,
гулящий царь,
невинной раной ранен.
идем со мной, отлив, смеясь, плясал.
качался берег почему-то, сам,
беспочвенно расплывчатый местами.
   прости меня, патрокл, прости, ахилл,
   что я рассек ступню почти у дома,
   что яд его и кровь моя знакомы,
   что в греции вам не нашлось могил.
отлив плясал, плясал и уходил.

и крикнешь ты в огонь во тьму врагу врачу
что живы мы а если нет я прокричу
не ты в огонь не ты во тьму но я в ноябрь
нас не разъять на инь и янь на ид и яд
и живы мы и оба мы живем во мне

но ты солжешь
и я солгу
и эха нет

речь это камень, бреющий рябь речную -
бег отражения вдоль отторжений;
речь это ревность -
я говорю, ревнуя вас к человечеству (оптом дешевле);
речь это все пустое и все вранье, часто не видно смысла, а чаще сути;
но - я люблю вас, видимо, больше слов: с кем бы вы ни были счастливы, будьте.
будьте.

фигурка тлела в светофоре над палитрой сигарет в окне киоска
и блекло облеченное в слова, и отмирало сотнями отростков.
и ты спросил: жива? ну да, жива. пульсирующим алым перекрестком.

мы владеем азами, приазовьями, пустотой языка
и промер болевого шока считаем словом.
и сто строк исчезающе коротки нам, если одна кратка
и как сумрак степной бордова,
стирая прочие.
породниться бы с ночью, предела ее достичь кривокрылым
криком, на кровящий срез ее лечь ожогом -
и на склоне ковыльном
попискивать слепушонкой,
местью сонной совы осязая чужой закат.
изнывающую молнию языка.

...идти, молчать, вникая постепенно
в качель. в невидные громады ив.
в истертость речи о речитатив,
о переход от элемента к схеме.

запнуться и забыть, оставив лишь
как я иду к тебе.
как ты молчишь.

О любви бы стонать и плакать,
но агатливы донца маков,
и кому их еще обалгивать,
как не мне, да
и про манну земную рявкать
и давиться словесной дрянью,
безнадежно ею избардив
пол-куплета,
о любви бы, косой, терпимой,
пронесиэтучашумимо,
у других поглубже, вкусимей,
благом в руцах,
но - сокостная голь сосновья
перевстраивает сословье,
и опять никуда с любовью
не приткнуться.

влажно. марче зелень берез.
подорожников юбки бальны.
и, прищечась к поблекшей гальке,
роща стала наброском пешек,
вне ходов утративших рознь.

безбратье гладит по голове бессестрие,
на голове у бессестрия рычажки,
чтобы оно могло маленькие шажки
и не могло пулевые отверстия.

безбратье гладит по голове,
и думает - на безрыбье и
бессестрие не бедствие;
скрыть бы.

у бессестрия затихает бред.
у безбратия руки в крови скользят
и бессестрие, говоря - брат,
ты любил когда-нибудь? -
гасит
свет.

Есть суета скорбящих,
льстящих и матерящих,
только у скорби тоже
есть своя суета.

Я иногда теряюсь:
кто это вторит с края,
разве что чуть построже,
так же, и вдруг не так.

...
есть
суета ушедших...

складной излом лимонницы на кислом
графите ежевичного куста -
еще не время цвета и листа
(но близко).

нем цикорий, мерцающе, редкостно нем
над пустым разнотравием поздним,

над сухим, фиолетовым басом шоссе,
потерявшим накал направлений,

остывает пространство, лишенное тем,
и цикорий - осенне белесый...

истеря уходя
в отрыд

из-за тех
кто влаен и ввыт

и еще из-за тех
кто врыт

не жди что
они отпустят.

мы с тобой одной глины
устной.

выговаривать все
должны.

ноябрь, азы: бунтует ветра резь,
пылит и слепит, и кидает на кон

нагую липу в сотне медных серьг,
плывущую рывками над собакой

безоблачные тождества шагов
над перламутровой листвой ивовой -

из ив и лип отлив колоколов,
закат бредет аллеей невесомо.

их мало, средоточий -
пастушья индевеющая сумка,
оплывший воск садящихся сорок
среди берцовых сосен...

рассадишь слова, и расскажешь им,
как трепетно, честно и глубоко,
как точечно точно и мимо мим,
и как за двоих взаимн.

и скажут слова: отпусти ее,
ты начисто не бросаемый:
большое сердце полно клеев,
особых таких клеев.

одно только слово нахмурит звук
и скажет соседу - я лишний здесь;
лучше уж с ней, чем подвиг разлук
и прочих воспетых мук.

и слово уйдет, не заметишь, как;
подумаешь, слово, у нас полно.
забудется имя его и шаг...
имя ее и шаг.

голубей тяжелой сизостью
кипит мостовая.
из прохожих сети снизаны,
оберегая,
обегая птиц...
и в день такой не думать о тебе -

с гордостью кофейно-бархатной
колен, ключиц,
с сединой, вчерствевшей патиной
в глубокий бег
мысли,
в день
такой
не думать о тебе?

ну, назовем эту боль глухой,
в чем-то живущей отдельно нас -

не кастаньетной графики крой
серых ступеней ее террас.

обрети со мной гавань иную,
другие горы,
маленький город любой, какой пожелаешь.
только не этот, со смертью, играющей
в каждом дворике
/пока ты не заговоришь с ней
и не узнаешь./

обрети со мной гавань иную,
другие горы...

2010.

-1-
я существую меж дуг
рук на бедрах,
рук на плечах.

я существую ду-
шой, надорван-
ной сгоряча

ими.

из нас троих,
верю сильнее силы:
все, что ни скажут - стих.

лишь бы не раз
любили.

2010.

белоголовьем одуванчьим,
пыхтением чертополошьим -
живи, душа моя, вчерашним,
живи, душа моя, возможным.

а если ты опять откажешь,
как сердце посреди печали -
живи, душа моя, бесстрашьем,
времен уже не различая.

2010.

иней палой листвы парчов,
нов и ноябрен,

город безграчен и огорчен
каждым грабом.

мы по ладони вкопаны в тьму
чтиворечий,

каждому вой дан - по одному
cбессердечить.

2010.

бессонной буду -
руки выплеснуло на камни.
без касаний ко сну отойти не умею.
...а она - голос. голос!..

не знает, - чудо:
перешеек между мной и моим самым -
поводком немоты не делается пошлее.
...а она - молодость. молодость!..

не знает, - чудо:
он становится счастлив.
он будет счастлив так меня дольше.

а она, а она - части.
так немного было во мне хорошего?

2010.

Ты других нежнее и жженней -
вечерея, слова горьки.
Нараспев, как неверным женам -
камни, мне себя обреки.

Клонит башенки белоцветник,
скалы вчерчены в зодиак.
Я клянусь, что никто на свете
не был вечен тобой вот так.

2010

слишком часто тормошу,
слишком многого прошу
телу, не душе.

ты ведь есть, какой-нибудь.
не в тебе сегодня суть.
только в ней.

резал семью семь потерь -
береги ее теперь,
а меня зашей.

Вот сердце, полное разве,
вот сердце одних едва ли.

Что первое боем празднует,
второе не отбивает.

И стало яснее ясного,
и раз наступивши, давит:

не к сердцу, полному страсти -
другое, полное яви.

2010.

хлынула полутьма обратного счета.
первые негативы отлеживают куски.
мы ждем, скалиброванные по частотам
в единое -что там-,
мы тоже фото,
сочиненное для одной руки.

в общей рамке и под стеклянным зонтом
стакнувшихся бокалов.

нас так мало
и будет меньше потом.

барбекюшной гарью располосован,
ветер бьет по мальвам
и спаниелям.

на крыльцо конверта садясь пословно,
герцогинно-альбно -
она тускнеет.

на письмо уходит колода марок.

я пишу ей редкой, дозревшей карой.

2010.

я иду в горе, в дальнее горе,
я веду дом за дверную ручку,
маленький дом, отрастивший дворик,
я веду в горе,
по воле случая.

я иду в горе, в дальнее горе,
не выходи за мной на крылечко.
в маленьком доме большая ссора,
я иду в горе,
а ты на речку.

я иду в горе, в дальнее горе,
только оно почему-то ближе
наших душевнейших разговоров.
я иду в горе,
а ты не пишешь.

ты не скажешь большего чем
будь осторожен
ты не умеешь видеть людей счастливыми
но бесценными почему-то можешь.

смеешься наоборот это был бы ад
где сколько ни радуйся
не станешь кому-то близким.
ты не знаешь
какого все они стоят риска.
ежедневного
неизвестного
стоят
риска.

и как счастье лежит
во всю ширь
во всю связь
меж ними
светясь.

колюбвина, колумбина,
голубиное перо!

нас расклювило на миму и
беспьереттного пьеро.

я шучу, шучу и плачу -
отзовись же, отзвонись.

колумбина, нам иначе
остается только ввысь.

2010.

надтреснутой пастелью - лай собак,
толпа - бугристым гипсовым экраном.

и одиноко. не поверишь, как;
я даже подбирать слова не стану.

2011.

мне был дорог, мне был дорог
человек один, вот этот.

мне был срок отмечен сорок,
а ему со мною лето.

я теперь из неимущих
срама, цвета глаз, работы.

все же, был и мне отпущен
срок, исполненный кого-то.

2010.

вновь протираются ситом простынь
все его ночи в кашицу.

так одиноко бывает после
женщины кажущейся.

женщины один-очень-стой,
злой, ферзевой породы.

так одиноко бывает про-с-то
вечером перед уходом.

обещали зиму, брат, зиму на одного, но
кажется, наступает великое ничего.
я-то лишь подноготная слякоть в белой
грязной рубахе, скипевшая китчево,
быть мне за полсугроба продану дорого -
значит, зима на тебе, на тебе метель,
вздерни чертовы флаги, идя на дно;
в гаммельне крысы, а в киеве санэпид -
даже благословляющей стыд зимой.
общеизвестно, ничто - это та же мель,
гордиев узел махеровый, бит-стекло;
впрочем, ответ меняет нашедших цель.
напишешь как-нибудь, что такое тепло?..

ссыхаются карты на столе;
подоконник вплотную бел под пустой бутылкой.
зыбче солнца, броккольной изморозью цветной
на фанере шкафов выпотевает лампа.
в известке - мел
дрожит раковинными пылинками.

за окном, выпадающим в температурные скидки,
но вовеки зеркал возвращающимся ночами,
ледниковый период - непреходящим штампом,
очной ставкой с вымарыванием,
бессрочной ссылкой
из дома, в котором раковинные свитки
размазаны в белый шум.
которому, когда песочные передергивают плечами,
электронные жмут.
в доме-окнариуме,
с карточными полушагами спирали,
рассыхающимися на столе.

("Вот мы и встретились, мистер Андерсон..." сообщил мне недавно Сонце_Місяць:)

холодные гнезда слов, прутиками наружу,
руки с самого детства со мной не дружат,
падают навзничь на клавиши,
окисляются.

агент_смит мяучит: неонеонео...
зеленой строкой по черному неЪу
существуется уже,
нежели давешней
биомасцой.

палата мер и весов забраковала мой мир
как слишком случайный.
(морррфий морррфий морррфея морррим
килограммовая кучка урчала,
гордясь напевом)

я им говорил, что могло быть и хуже,
например, бывает же
просто матрица

не поверили.

"Милый Андерсен, все проходит, и ты пройдешь,
из Дюймовочки выжав последний дюйм."

- Ты обиделась на горошину? - ни за грош
продаешь меня, девочка, на фондю.

"Не катать мне котлетищ - ладошки невелики;
не тело - духотомление..."

Господи, говорит, любить тебя - пустяки,
хотеть - преступление.

Женщина, амплитуда
драйва, солнечный-сон-ничей
(вынесшая оттуда
кувшинчик неба погорячей),

Женщина, слабо спорим,
наш ли - треп не-соврал-соврет?..
сыпь укоры, что корью
за шиворот, будто не в расчет,
а сплеча, да с любовью
прежней, всхлипывая: прости.

Женщина-без-условий,
дай же до тебя дорасти!

...ходят утаптывая круги в снегу
хлопают рукавицами по бокам
в небе над ними зреет луна-чека
/дернем/ а сам-то можешь/ и сам могу/
первый из них встает во всю тень растет
были бы крыши он был бы выше их
тянет-потянет вытянуть не могет
/тысячу отжиманий тебе рашид*/
старший смеясь поднимается во весь свет
где-то фонарный столб положив плашмя
спичку дотла встревожив срубив комет
/лучше закрой глаза чем потом менять
солнце/ роняет луну на орбиту-след.

* = смелый

Три подлеца наварили каш -
В каждой из каш топоров хватало.
Взяв кашеваров на карандаш,
Перекашивая скандально,

Три мудреца заварили чай -
Пар зеленел, смеясь в лицо им;
Пили они из пиал печаль,
Правилам следуя мудрецовым.

Я не віршник, - він каже, - тому я маю тебе.
Ще тому, що мистецтво душі не страчує,
А в Богині був настрій до дива,
В Долі - до жарту.
Кохана, тобі присвячено стільки пісень -
Орфей перероблює їх під свої побачення.
(Та ж тебе він не знав живою, то хай співає).
Міг би морем тебе дістатись, життя своє
Я віддав би за корабель
(Жаль, помер на старті б).
Я не віршник, я розпрощатись не маю сили.
...А за мною товпи дівчат ходять з брилами
Мармуровими.
Кажуть, ти мене каменюкою спокусила,
Тож це є перевірений спосіб ставати моєю дружиною.
Навіть не знаю, навіщо богам мій культ.
Афродита, мабуть, знущається
над коровами.

В процесс увяз по уши.
Плечу крик: нушоуже?
Плечо отплечает:
а я че?
Ему приноровиться б,
Да сзади торопятся,
Маячат.

Я в петельку, а ты насквозь
Теменную, тьмущую кость -
Вместе если бы.
Но разахались: врозь неврозь,
И разъехались.

Переливание прозы; покой;
Будьте при нем, сестра.

Впредь избегайте, мой дорогой,
Невосполнимых трат.
Больше рубах на груди не рвать
И не рубить с плеча.
Впредь избегайте. Велю позвать
Лечащего врача.
Кто я? Усталость; ключи во тьму;
Наивернеший враг.
Слушайтесь лучше, не то возьму
И уведу во мрак.

Плаче дівчина-з-горіха-луска,
Бо її зернятко зеленіє,
Бо від щонайменших землетрусів
В нього відбруньковуються мрії.
Так не можна!
Так вона не вміє!

Квилить дівчина-з-горіха-плиска,
Бо її зернятко десь побігло,
Вже в корінні камінець затисло,
Щоб таємне викопати лігво.
Археолог
В нього вчитись міг би.

Квітне дівчина-з-горіха-брунька.

Я лежу под кроватью. Мы с мамой играем в прятки.
И она уже час не может меня найти.
Только бродит по дому со стулом в руках, украдкой
Отстукивая его ножками мой мотив.
И еще телефонная трубка висит на проводе,
Из нее уже две минуты молчит "Алло"...
Видно, папа опять задержится где-то в городе,
Папе с городом этим ужасно не повезло.

Хочешь, пред образами ночь на коленях выстою,
Здесь час до церкви - успею добраться до темноты,
Тебе ведь хотелось, чтобы я хоть чему-то - истово,
Давай, я готова, - в Бога и рай для таких, как ты.
Хочешь, врача упросим, еще поживем недельку,
Я всех созову, кого ты осипшим басом шепнешь,
Ты дочери скажешь помнить, неловко целуя в темя,
С подушки не поднимаясь - не торопясь - еще...
Ты утешаешь тихо - не брызгай вокруг рассолом,
Эй, я еще не мертвый, не плачь, я вполне живой...
Хочешь, я наконец-то взгляд оторву от пола -
Кто-то, перестаравшись, укрыл тебя с головой.

Вчера старуха с диагнозом "летальная верность"
жаловалась синице в руке на сплетниц,
а игла ей в ответ - мол, от них никуда не деться,
мы все одним суперклеем мазаны с детства.
А на губах ее пена лопалась, мыльно-бело,
видимо, где-то как-то недоглядели,
было ей, Пенелопе, тридцать девять через неделю,
юбилейных двадцать в палате для крепких телом.
Послезавтра в палату вбежал поседевший мальчик,
то ли Телемак, то ли Одиссей, то ли как иначе,
медсестре над пустой кроватью сдал передачу,
за ненадобностью, скорее, чем на удачу.

Кофе плещется в плечи стакана,
в каблучный такт, ай, оступился,
кликните Анну, я требую Анну,
скорей отберите у нее спицы,
пусть она вытрет пятно на лацкане,
да что ж это, где же она застряла,
не подтанцовывайте паяцами,
она, должно быть, взялась за пяльцы,
вечно не видит самого важного,
всю жизнь отворачивается упрямо,
слышишь ли, Анна, жена моя, Аннушка,
я здесь крючком начинаю вывязывать
пока ты выходишь из анабиоза,
придумывая очередной праздник,
Анна, Анна, меня же спросят,
почему это я вечно опаздываю,
и что мне ответить? ну где ее носит,
все, не могу ее ждать, убегаю,
кинь мне вон ту пиджачную помесь,
смеяться не будут, она дорогая,
дайте ребенку снотворного в каплях,
ночью из детской доносились крики,
в детстве я тоже, помнится, плакал,
но этот ребенок орал как дикий,
все, я пошел...

Прости, ты, наверно, хочешь ребро назад.
Да и вообще, – назад. В сад. Без детей.
А я виновата, всегда и во всем, одна,
И трещины расползаются по спине.

Вчера наклонилась к Авелю, поболтать
О глине, и еле выпрямилась потом.
А ты, не заметив, по векам его опять
Провел мотыгой, когда засевал уклон.

Сегодня над Каином ночь провела без сна.
Он снова бредил, кричал про глаза и кровь.
Сыночек родной мой, что за плод он сорвал?
Должно быть, Змей поселился недалеко.

Вот-вот будет дождь, кости ноют точней наук.
Пойду подберу яблоки, что им, гнить?
Эй, кто-то сейчас облизывается в Раю,
Глядя на наш с тобою клочок земли.

От вагона до вагона,
Шесть часов и две минуты
Быть с тобой, корнями, кроной,
Незабвенным детским чудом,

С первым словом, первым шагом
Отдаляясь понемногу,
Жечь и жить, сгорая. Плакать
Всю обратную дорогу,

Каяться случайным встречным,
Неумело напиваться,
Неуклюжей пьяной речью
Передать тебя пытаться.

Год бессонный, беспокойный
Пережить и передумать.
От вагона до вагона -
Шесть часов и две минуты.

Сплетение
Улиц - сетью кружев
Под небом
Хмурым, чадным, чуждым,
А мне бы
Быть кому-то нужным...
Я где-то
Брошен, как игрушка.

Жмется к солнцу улица...

Все мыли
Руки. Вместе. Мысленно.
И жили
На проценты с истины.
Доили
Град; трофеи вывезли...
И скрыли
Шляпы, шарфы - лица Их...

Черны оконные проемы...

Он, Город,
Чужаков не жалует.
Не горд он -
Обречен отчаяньем.
Да поздно,
С мечт туманы стаяли,
И звезды
В раны солью падают.

И дышит тишина все тише...

Обычайник на огонь поставлен,
Стихла ночь, оставшись за окном.
И чего-то будто не хватает,
Тяжко принемыслилось.. о чем?

Нам с тобой достался целый свечер
Прорастать руками сквозь рукав,
Парасловья, вздохов, надреченья...
Немоты пришедшего ничта.

Книги огорбатили приполку,
Вымерцали свечные огни.
Мы дыханье разделили, - толку! -
Друг без друга продышать смогли.

Ты вдали. Уж утро наступает.
Сонные стихи мои пусты.
На огне вскипает обычайник:
Нелюбовь, несчастие, неты...

Завечереть бы
За лунную четверть
Хоть самую малость,
Чтоб не осталось
Радуги гнева.

Заночевать бы,
Над старой тетрадью
Свернувшись клубком,
И в доме чужом
Быть незабвенной.

С утренним ветром
Исчезнуть бы где-то,
Назваться печалью
И чьим-то началом,
Чьим-то секретом.

Если бы, кабы
Да не было слабой
Надежды вернуться
К знакомому блюдцу,
Стала бы смертной.