Я тебя не отдам никому: ни ветрам холодным,
ни чернильным ночам, ни восходам розовым,
ни сытым саванским львам, ни волкам голодным,
ни солнечным летним дням, ни дождям да с грозами,
будешь мне (Принцу МАлому) - алой Розою.

Не отдам тебя никому: ни чертям, ни ангелам,
ни богу, ни дьяволу, ни даже смерти с косой,
будешь в пещере темнейшей мне - ярким факелом,
будешь (засохшей траве мне) - живой росой,
будешь мне (сахару сладкому) - соль.

Я год провела, надеясь, прося, молясь о
тебе всем силам добра /и зла/.
Я тебя так хочу, что вязала бы нитью красной
в новолунье не 40, а все 303 узла.

И больше б вязала, если бы было нужно.
Я видела этой ночью тебя во сне.
Мне тебя нагадали гадалки кофейной гущей
в чашке, на самом дне.

Мне тебя напророчили звезды с луною,
мне тебя предрекли все карты.
Зачатая в марте, этой весною,
имя тебе - Марта.

Глаза твои светло-зеленые - моря гладь,
взгляд твой бездонный, будто бы неба высь.
Мне в это небо птицею бы взлетать,
мне в это море камнем бы падать вниз.

Мне б задохнуться воздухом этим свежим,
этой морской водой захлебнуться бы мне.
Песок берегов здесь слишком горяч и бежев,
в настолько соленой воде все живое гибнет, -

но я продержусь..

..я сильная и привыкшая.
Ведь как ни была бы дорога трудна/темна,
меня не пугает,(русалку, у моря выросшую),
соленость и глубина.

Проснусь посреди ночи, темноту разорвав глазом,
ужаснусь от единственной мысли: "уже не напишешь ни разу",
и скрутит внезапно тело от боли сильнейшим спазмом,
вопрос промелькнет в голове: "а это - не смерть разве?"

А, может быть, был последним тот вдох пять секунд назад,
и последнее, что увижу - потолка ровнота/белизна..

Не слышать твой голос больше - ни это ли есть ад?
Ни ад ли - прождать звонка, не звучащего допоздна?..

Сглаживать все углы острые
выходит не так уж просто-то,
как поначалу тебе казалось.
Бери наждачку или напильник -
и три неистово, сильно-сильно,
чтоб стало гладким, чтоб все сравнялось.

Поступай не как хочешь, а так, как нужно
/в приоритет не свои ставь - чужие нужды/,
другим помогай, ты же в этом спец.
Но когда далеко заходят невинные игры,
обезумев в неволе, на сцену выходят тигры.
Тогда остальным цирковым артистам - конец.

А что, если нет тебя?.. А вдруг я тебя придумала:
и все твои недостатки, и всех твоих пчелок в ульях,
двуличность /чертовски-ангельский/, звонки поутру и вночь,
что хочу от тебя сына, а еще больше - дочь.

С упертым характером, как Бермуды -
лабиринты запутанных троп и схем.
Ты такой роковой, чтобы, видно, подобно чуду,
не случаться нигде, никогда, ни с кем.

бог
Мальчик рисует бога, в халате и с бородой,
он уже очень старый, да и совсем седой,
белеющий цвет волос его сливается с белизной листа,
он уже многое видел, он уже очень устал.

По будущему рисунку плавно скользит карандаш:
получается не портрет, скорее какой-то шарж.
То нарисует что-то, то после опять сотрет -
и тогда впечатление, будто бы
бога и нет,
он мертв.

Мальчик давно уже вырос, но бога рисует, как прежде,
не верит в него он ни капли, и за это немного стыдно.

С белой седой бородой, и в белой, как снег, одежде -
на белом листе бумаги бога совсем не видно.

у тебя будет в старости все, чего меньше всего тебе хочется,
то, чего ты сейчас так неистово сильно боишься:
четыре кота и цветущая под окном вишня..
газета с кроссвордами.. холод.. и одиночество..

старая скатерть в кухне.. старое блюдо..
соседки, ворчливые сплетницы, две старухи..
а спелые вишни падать на землю будут,
и на запах их гнилостный - роем слетаться мухи.

вот так подкрадется старость.. мрачная, на костылях -
листья на вишне скрутит, и на них заведется тля.
ничего не поможет ей, придется спилить под корень..

а пока в этом южном городе - тешься морем

Рожденный летом, летом и умрёшь,
с зажатой пачкой сигарет в ладони.
Лежи-лежи.. Никто тебя не тронет..
При жизни так чертовски был хорош..

Сейчас же - синий, с пеною у рта,
остановилось время в этой точке.
Ты знаешь, я в поту холодном ночью
от страха просыпаюсь иногда.

Мне снится эта страшная картина:
200-й день в году, 49-й - лета
/не летний абсолютно, мрачный, длинный/,
два кресла мерзкого оранжевого цвета,

и пол оранжевый, холодный до безумия.
Ты так замерз.. Укрыть бы пледом клетчатым..
Приедут доктора и увезут тебя..

Эй, Господи, прошу, ты с ним полегче там...

Что ты со мной натворил, что наделал -
что меня от других всех мужчин воротит?
Верни мне мою душу, верни тело.
Верни и ответь, - кто ты?

Какая бабка или, быть может, дед
приворожили меня к тебе, привязали?
У ангела моего был обед,
он был в это время занят.

Не смог спасти/сохранить/уберечь,
не успел подстелить соломку.
Он в это время растапливал печь,
и музыку слушал громко.

Что ты со мною наделал, что натворил?
Как вымерить? Как разобраться в этом?
Самое точное мерило из всех мерил -
от тебя ответы.

Но ты улыбаешься и молчишь -
ишь...

Видимо, сделав куклу и проводя ритуал вуду,
Приговаривал "будешь моей"...
- буду

Поиграю с тобой, мой мальчик,
укушу за ушко, за пальчик,
как кошка, лизну твою руку,
чтоб отогнать скуку.

Просто, чтоб отвести тоску,
свои губы прижму к виску,
и подую - почувствуй холод.
Улыбнусь: слишком глуп и молод.

Это только забавы ради
все касания, фразы, взгляды.
Просто ты - мой счастливый случай.
Извини, я тебя лишь мучаю.

Тебе кажется, это чувства,
но в душе у меня так пусто,
как в медовом горшочке Пуха.
Заглядывай внутрь и нюхай -

там, возможно, остался запах,
но вот только не меда, - страха,
и лопнувший шар воздушный -
не лучшая из игрушек.

Вот поэтому, к сожалению,
не могу я тебя угостить
ни медом, и ни вареньем..
Прости

Когда холода наступают, птицы летят на юг.
Птицам везет - у них крылья, у них нет рук.
_____________________________________________

Эй, мой смешной и верный, воображенный друг,
расскажи, что ль, какой-нибудь матерный анекдот,
чтоб смеялась я во все горло, да во весь рот.

Научи меня улыбаться, когда болит,
как на сердце груз весом - в сотни бетонных плит.
Расскажи о других мирах мне, мой синий кит,
поведай-ка пару жизненных тру-историй,
а потом уходи, убирайся обратно в море.

А я буду плыть беспечно, как рыбы плыли,
лежа в ванной в шампуне и в пене мыльной.

Рыбы в воде не тонут, но вязнут в иле,
плавники замирают, забивается песком чешуя.

Но это же рыбы...
рыбы...
это не я...
не я...

Возьми меня за руку, крепко сожми ладонь,
чтоб на двоих биение сердца одно,
я за тобой если в воду - на самое дно,
я за тобою не то, чтобы в воду, - в огонь.

Мне так хорошо с тобою и плохо без,
рядом с тобой мне не холодно и не страшно.
Веди меня за руку, хочешь - хоть в темный лес,
в самую глушь его, в самую-самую чащу.

Ты - часть меня, постоянен и неотъемлем,
как в голоде кружка воды и буханка хлеба.
Если ты после смерти в рай, то и я на небо,
если же в ад, то и я за тобой под землю.

Глаза твои, будто птицы, два черных ворона:
ловят добычу, и держат в своем плену.
Несите меня в теплый край, птицы, в мирну сторону,
а впрочем.. хоть в Антарктиду.. хоть на войну..

Дивитись на тебе - на сонце дивитись наче:
засліплюєш очі, і більше я ніц не бачу,
а потім перед очима лиш чорні плями,
як після гучного крику - їдке мовчання.

Як після цунамі - спокій і тиша мертва.
Мисливцю, на полювання! Чекає жертва:
як мишка стрибає полем, а в небі - сокіл.
Світи, моє сонце,

перетворюй

мене

на попіл.................................

хочется крикнуть: не едь никуда! не едь!
будь только моим, и только со мною. отныне. впредь.

одну лишь меня целуй, за меня держись.
уезжаешь - и от меня ускользает жизнь.

как ветер в осенний день - проскользнет меж пальцев.
так хочется крикнуть: не едь! подожди! останься!

но в горле застрял изо всех этих слов --- ком.
вспоминай обо мне там. лишь обо мне. _больше_ни_о_ком_

высылай мне тобою снятые: видео, фото.. письма.
и, если не вместе, пока что хотя бы снись мне.

ладонь в твою руку вложу.
даже если друг друга обидели,
не сердись.. окажи услугу..

места в сердце я не прошу,
хоть в памяти мне своей выдели
какой-нибудь темный угол.

я тебя никогда не забуду, и ты меня помни.
а если когда-то захочешь узнать, каково мне,
то подставь под напор лицо, когда будешь стоять под душем:
вот вода затекает и в нос, и в уши..
уже кажется будто всё, ты на самом дне -
вот так без тебя мне

этот запах... до мозга костей...
пронизывает... душит... проедает...
та музыка вдали ещё играет,
встречая всех непрошеных гостей...

ты не завидуй мне, девчонка-осень,
с тобой не поделюсь остатком боли.
то ли улыбка, то ли смех, а то ли... то ли...
из девяти мне данных жизней осталось только восемь...

как странно: вечность пронеслась так незаметно, быстро.
последний год, последний месяц, день...
а на ветру, крича, застыла тень
болезненно-осыпавшихся листьев.

девчонка-осень, и тебя нигде не ждут...
пройдём с тобою медленно и грустно,
где дворники с дорог сметают мусор,
и листья жёлтые уныло в парках жгут...

присесть на лавку б... – нет свободных мест.
а тени листьев в воздухе зависли...
проходят дни, уходят люди, тают числа...
и запах дыма мне глаза разъест.

и боль, и радость выпиты до дна,
мне надоело радоваться-злиться...
всё те же голоса, всё те же лица...
из девяти мне данных жизней осталась лишь одна...

и этот запах... до мозга костей...
окутывает... мучает... пронзает...
мне осень в кофе яду подливает,
и где-то в подсознаньи шепчет: `пей`...

Д]икой энергией, бьющей по нервам с экрана
и]спепеляла меня.. доводила до дрожи.
а] в глазах её, знаешь, была глубина океана –
н]и в сказке сказать, ни пером описать невозможно...
а]х, доктор, введи мне имя её подкожно.

зря ты так улыбалась тогда,
эта.. как там тебя? Лера..
..и руку с кольцом обручальным
выставляла, чтоб я заметила.
ты знаешь, любовь всегда
/се ля ви/ вытесняет третьего.
дожидайся его, и плачь.
и толстей, поедая эклеры.

я /не/люблю Вас, нет, мужчина в спортивной куртке,
за ту пустоту в глазах, за волосы цвета пыли,
за то, как тогда на лавке Вы "Магну" свою курили,
и так некультурно на пол бросали, смеясь, окурки.

а что, если нам на миг притвориться, что все отлично:
Вам меньше, чем 49.. мне больше, чем 23..
я знаю один дорогой ресторан столичный,
но никогда не была внутри...

звезда упала с потолка моей комнаты
и двумя концами встряла в ковёр.
спрятал Бог лицо за поднятым воротом...
снова будто брюхо дома распорото
тонкой линией окна между штор.

и на кухне, в той кастрюльке в горошек,
моя жизнь кипит вовсю, выкипает.
в ухо шепчут: "думай лишь о хорошем –
будет легче.. веселей.. будет проще;
ненормальных в этом мире хватает"

у Марты, поверьте, сегодня до ужаса плотный график:
в цветочном, что за углом, закупить на продажу лилии,
послушать, как в новостях сообщат: «оппозиции Ливии
удалось наконец-таки свергнуть режим Каддафи».
Марта спешит сегодня попасть в турагентство местное –
чтобы купить путёвку в солнечный город у моря.
когда-то она ребёнком пела в церковном хоре,
писала рассказы, и вышивала крестиком.
Марта – ну копия мать. как две капли воды. вылитая.
улыбается точно так же /правым уголком губ/,
так же рано встаёт, и на скорую руку варит творожный суп,
и, как в юности мать, одевается в стиле милитари...

говорят, у людей всех на правом плече обитает ангел...
Марте ещё далеко до пенсии, ещё дальше – до смерти...

у неё на обоих плечах с той весны восседают черти,
и пока она спит, они ночью танцуют танго.

о, Мэри-Энн, моя милая юная леди...
как время летит... вот, кажется, только вчера
васильки в твои длинные косы вплетала сестра,
лишь вчера ты писала стихи о любви и лете...

да, Мэри-Энн, теперь ты взойдёшь на трон...
/но будешь ли счастлива? будешь ли ты любить?/
Генрих тебя точно так же велит казнить,
как казнил всех своих предыдущих неверных жён.

о, моя милая, глупая Мэри-Энн...
прекрати наконец ты молиться кому-то свыше
/даже если он есть, то он вряд ли тебя услышит/
хватит уж, хватит... ну полно те... встань с колен.

о, моя милая, мёртвая Мэри-Энн...

Пеппи сменила свои именные чулки
на пошлые, но дорогие колготки в сетку,
незаметно подсела на ЛСД в таблетках
/из-за них, как ни странно, вся по уши влезла в долги/

Пеппи вдруг расплела свои две косички,
сделав завивку, и волосы выкрасив в чёрный.
на завтрак теперь у неё – сигарета,
и кофе /в кафе/ с попкорном, –
вредная, как-никак, но уже привычка...

/как в детстве грызенье ногтей, что отнюдь не к лицу дамам,
на кухонном столе локти, и поза «нога на ногу»/
в воспитании Пеппи ведущим был метод кнута и пряника.

когда вырастет, Пеппи мечтала не быть похожей на маму...

вот наберу сейчас 9-1-1 – там мне уж точно помогут.
им признаюсь, что у меня теперь щёки из глянца, душа – из ситца.
они продиктуют мне в ухо номер мобильного... Бога.
я позвоню, но трубку поднимет главврач психбольницы.
он попросит: «скажи свой адрес», Богом прикинувшись /сволочь/
тихонько шепнёт санитарам: «в машину! на Фрунзе, 9».
вот дура... Бог разве может так легко предлагать свою помощь?..
ну и как после этой лжи вообще можно людям верить?..
он пришлёт за мной тройку «ангелов» – для одной многовато всё-таки.
натягивая силой смирительную, они меня в угол загонят,
и будут тестировать с помощью чёрной кляксы на белом фоне...
отнесут меня к «слишком буйным», позже – станут колоть наркотики.
и заклеят мне рот – им, видите ли, не в кайф, что я песни Земфиры пою,
единственное окно – связующее звено с миром – и то зашторят.
сосед по палате бубнит, как же сильно ненавидит он этот город...

а главврач хоть и не был Богом, но мне кажется, я в раю.

в 10 лет ты начнёшь замечать, что стала для всех тенью,
лет в 12, а может раньше, уже будешь курить сигареты,
а потом, пару лет спустя, ты начнёшь ненавидеть лето
всего лишь за свой день рожденья...
лет с 15-ти ты начнёшь выезжать на встречные полосы,
а потом – поцелуй с подругой, просто так, интереса ради.
лет в 16 /ну так, примерно/ появится грусть во взгляде,
тогда же, впервые в жизни, ты в чёрный покрасишь волосы.
потом будешь думать /с чего бы?/ что детство прошло даром –
свидетельство этому вечное – шрамы на левом запястье.
кто-то спросит с иронией: «что? отыскала своё счастье? –
тот мираж о кусочке сахара в бесконечных песках Сахары...»
в 18 вполне законно ты сможешь купить себе водку
и пачку любых /на выбор/ крутых сигарет дамских,
и единственным другом будет одомашненный кот сиамский,
а единственным кайфом в жизни – эта юбка и те колготки.
в 19 ты станешь стервой, я бы даже сказала, сукой –
это будет не просто имидж, не какой-нибудь фарс глупый.
/а когда тебе было 8, ты пила растворимый юппи,
ровно в девять ложилась спать, перед ужином мыла руки/
а потом будешь слушать рок, в основном, Алису и Арию;
прочитав биографию Фрейда, станешь фаном его теорий.
будут руки по локоть в дерьме, но зато – по колено море.
/а когда тебе было 9 – на приставке играла в марио/
в 20 жизнь чёрно-белой станет и появится шрам на сердце,
ты откроешь мне свой секрет /ну, что все мужики – придурки/, –
и пойдёшь по чужой судьбе, собирая стихов окурки...
а по Фрейду источник сдвигов /помнишь?/ кроется в травмах детства...

любовь к нему толкает меня на дорогу,
прям под колёса проезжающих мимо машин.
ты вчера обозвал меня шлюхой, сегодня стоишь на пороге,
вот такая, видать, она – любовь – у мужчин.
зачем же ты снова кричишь о единстве души и тела?
ведь тебя уже много лет как привлекает только второе.
я рисую его глаза цветным на асфальте мелом,
а ты снова винишь меня в том, что нас постоянно трое.
а ведь я тебе столько раз всерьёз одну вещь говорила,
что даже чуть-чуть устала всё время одно повторять:
«никогда ни к кому не привязывайся так сильно,
чтоб потом не так больно их было терять»
я не знаю, в какой из способов снять бы с себя вину.
он мне шепчет на ушко нежно: «Юлиана, забудь, забей».
я опять этой ночью, как прежде, отдамся ему,
сочувствуя только уже не тебе, а ей.

тебе есть кому посвящать стихи, кому завтрак носить в постель,
кому надевать кольцо под Мендельсона на безымянный,
кому покупать цветы, с кем вместе купаться в ванной,
и ради кого в безумии двери срывать с петель.
ей наплевать на то, что ты слушаешь Катю Лель,
приходишь с работы поздно, уставший, и в стельку пьяный.

от неё не дождёшься слёз, неврозов, истерик, стрессов,
ей плевать, что ты весь в помаде, а в кармане чьи-то трусы,
она сотню раз за день становится на весы –
проверяет, чтоб, не дай Бог, килограмм не набрала в весе,
и не верит в твои романы в фотографиях жёлтой прессы,
среди тысяч твоих недостатков всё же ищет ещё плюсы.

вот такая тебе подходит, ну не женщина, – просто сказка.
ты ей даже /что очень странно/ отдаёшь почти всю зарплату,
ты не бьёшь её, как меня, не кричишь постоянно матом,
даже если она мальчишкам на улице строит глазки.
вы празднуете с ней Хануку... и Рождество, и Пасху...
и сука уже по дому ходит в моём халате.......................

я готова умереть, если только там тоже будет дождь и лужи,
если на стёклах зимой мороз там рисует узор из кружев.

если там, как и здесь, сильный ветер будет нежно трепать мои волосы,
а запущенность лёгкой простуды ненадолго лишит меня голоса.

я готова умереть, если только там тоже будет детский смех,
и смеющийся этот малыш будет падать, играя, в снег.

я уйду, если там, как и здесь, жгут листву по приходу осени,
если там будет кто-то, как я, – кого «страстно любили», но бросили.

я в детстве улыбалась очень редко,
была заложницей больничных стен:
пластмассовые трубки вместо вен,
вместо конфет – микстуры и таблетки...

не дай вам Бог узнать когда-нибудь,
как страшно быть прикованным к постели…
я изучала в потолке кривые щели,
их заучила наизусть, боясь уснуть...

не дай вам Бог когда-нибудь узнать,
как неприятно пахнет там, в больнице,
какие там бесчувственные лица,
и как мне страшно было умирать...

так мало нужно было мне тогда для счастья,
всего-то ничего, – здоровья малость…

я в детстве очень редко улыбалась,
поэтому сейчас смеюсь так часто.

я навсегда останусь в том апреле,
где ливень каплями, как плетью по ресницам,
отрывки фраз из «Маленького принца»,
а вместо строчки «я люблю тебя» – пробелы,
где я /под нос/ твои все песни пела,
где пахло хлебом, пылью и корицей.

я навсегда останусь в той весне,
где лёгкий дым тумана поутру
слезами сонную окутывал листву,
где ты /однажды лишь/ явился мне во сне,
где старый ангел в треснутом пенсне
сказал, что через месяц я умру.

эта чёртова доброта во мне не от мамы точно /и явно не от отца/
эта эмпатия, это сочувствие глупое людям.
всё отдаю, ну а что же взамен? хотя, ладно, давай не будем,
а то вдруг, не дай Бог, что-то гадкое ляпну всердцах.
/но ты так-то, страховки ради, всё же лучше закрой свои уши/
здесь у каждого собственный мир, отделённый от всех оболочкой.
эта чёртова доброта во мне, нет, не от мамы точно.
видать, занесли при донорстве грязной иглой в... душу.

А скажи, так бывало, чайка, что тебе не хватало неба?
Что, куда б ты ни полетела – в этом небе тупик и мгла..
Что ни друг – то лишь волк в овечьей, что ни облако – то скала.
Ну лети же на берег, чайка,
я тебе принесла хлеба.

Ты над морем круги мотаешь. Как безумная – сотый круг.
Знаешь, птица, безумство это нынче люди зовут свободой.
Дно морское хранит матросов.. Рыбаков.. Не смотри под воду! –
Там стучит о поверхность моря
кто-то..
Чайка, ты слышишь стук?

Знаешь, искренность в этом мире на сегодня затмила лесть,
за глаза обсуждают подло, хоть давеча поили чаем.
Во вселенной во всей, чем люди /веришь?/ -
нету страшней существ.
Но есть те, что приходят к морю
вечерами,
и кормят чаек.

это только верхушка айсберга..страшное – под водой
/и нет, чтобы там и остаться..всплывает резко/:
то, что тебе иногда абсолютно не с кем
поделиться какой-то радостью и бедой.
и все 60 номеров, что в твоем мобильном –
просто наборы случайных цифр, не более..
ну хоть выходи ты вечером в чисто поле, и
кричи о своем одиночестве что есть силы.
зубами скрипя, как ржавой кривой калиткой,
кутайся в кресле-качалке в колючий плед..

а слеза на щеке оставляет такой же след,
как ползущая по земле улитка

этот город – четыре стены да кривая крыша.
Иэн, родной, мне здесь так неуютно, слышишь?
мне плохо...
эта жалость к самой себе задолбала [мать её!]
Иэн, видимо, это первый симптом апатии.
[всё пох*й]

я же уши тебе прожужжала, а ты не верил:
здесь никак без двух кубиков внешне- и внутривенно.
привыкла.
здесь ты если подсядешь, то спрыгнуть уже не сможешь.
ох, дурная привычка – слова загонять под кожу
[не иглы]

беги же отсюда, глупый ты мой, обязательно,
пока из-за страха за жизнь твою я тебя не заперла
в уборной.
беги, чтоб сверкали пятки, чтоб только тебя и видели,
пока ты не понял, что жизнь – как арт-хаус видео
[как порно]

этот город – песок сквозь пальцы на грязном пляже.
у меня никакой здесь радости, Иэн, даже
кусочка.
на моё «я вросла корнями…» ты шепчешь «жаль…»
я же тебе в, свою очередь, – «уезжай,
и точка»

словно вечность длятся без Вас эти летние месяцы...
я так изменилась за это время /вот Вы бы видели/
и пока Вы с июня по август работали там водителем,
я здесь карабкалась вверх по служебной лестнице.
добивалась успеха методом проб и ошибок,
и пока Вы в салоне считали копейки в пыли,
здесь шеф, к моей сумме оклада дописывая нули,
форсил в своих новых кроссовках от фирмы «reebok»,
пару раз приглашая на ужин, потом – к себе,
но я оба раза отшивала его: «до завтра.
меня дома ждёт маленький сын, мечтающий стать космонавтом,
и взрослая дочь с серёжкой на нижней губе…»

допиши ещё пару слов: «Ань, я тоже скучаю. очень»,
допиши /не ленись, не трусь/, а потом уже жми «отправить».
но быстрей, а то вдруг он сегодня уже мне кольцо подарит,
и вдруг, проводив до дома, целовать он меня захочет.
а вдруг я внезапно, сама же того не желая,
будто бы в омут, брошусь в его объятья,
он сделает мне комплимент насчёт цвета глаз и платья,
а я приглашу его /снова/ под вечер на чашку чая.
ты знаешь, а он – ничего.. ну вылитый Пётр Налич.
быстрей отсылай письмо, я жду уже целый час,
а то вдруг он опять улыбнётся, как в первый раз,
и, ссылаясь на дождь, спросит: «можно остаться на ночь?»

у меня все белые конверты
ассоциируются.. спросишь, с чем? – со смертью.
_________________________________________________

тебя уже пять лет, как нет в живых,
но образ выбит в 25-ом кадре
конвертами на мой почтовый адрес,
я в чёрный ящик складываю их.
несу их ближе к небу /да, на крышу/ –
туда, где фотографии пылятся.
ты знаешь, а ведь мне уже за двадцать.
и знаешь, в том году я замуж вышла.
ведь ты же помнишь[?] – я люблю сезон дождей –
так каплей упади мне на ресницы...

с недавних пор мне слишком часто снится,
что ад и рай – лишь выдумка людей.

помню, я пришла на выпускной вечер в пачке балерины,
когда все были банально в пышных платьях, как серые мыши.
в зале сидел один несерьёзный седой мужчина,
пожирающий взглядом мои ноги и всё, что выше.
это он, когда мне было больно, угощал меня викодином,
это карлсон, который живёт на моей крыше.

сегодня в маршрутке я встретила твоего папу.
как догадалась, что он – твой отец, – не спрашивай, просто знала.
/наше знакомство с ним ограничилось школьным балом,
и подаренной мне на память широкой испанской шляпой/

не то, чтобы я не любила сомбреро. оно мне попросту не к лицу.
я больше люблю береты, хоть и моды на них не вижу.
а может быть, это просто тоска по Парижу?
а может быть, ненависть /или любовь/ к твоему отцу...

уже которую неделю за окном
тоскливо льют непрошеные ливни...

лечения панических атак
в подобных случаях уже не эффективны,

/да и психологи мои давно уснули/

болит висок, как будто просит пули...

как растают снега и спадут морозы вечных проклятых зим,
как вслед за Алисой с лица земли вдруг исчезнет страна Чудес,
пойдём с тобой в тёмный-претёмный дремучий лес –
собирать под деревьями ночью грибы хиросим.

надевай свой потёртый свитер странной расцветки, в ромбик,
надевай, и пойдём во двор, мой преданный маленький принц, –
высматривать в небе тех толстых, пугливых железных птиц,
несущих в своих животах холостые[?] бомбы...

воткните ей в уши наушники с Iron Maiden,
но только не громко, чтоб вдруг перепонки не лопнули,
спросите: «ну как тебе, деточка, мягко[?] удобно ли[?]
на пахнущей дымом и пылью кушетке Фрейда?
признайся, уютно ли здесь тебе? но не лги.
ну как твои глазки-то, за день ещё не устали
сверлить потолок, затирая до дыр хрусталик?..»

ты слышишь[?] – открыли кран – промывать мозги.

она перед сном всегда непременно считает барашек,
как раньше, в далёком прошлом, в свои те неполные восемь.
с тех пор уплыло воды.. она так и не стала старше:
всё так же в кого-то верит, всё так же о чём-то просит.
и знает, что у неё есть ангелы-/не/хранители.
чего же она боится? что ж плачет, ложась в постель?
девочке просто не объяснили родители,
что чем больше корабль, тем он чаще садится на мель.

«ангелы пахнут выпавшим снегом первым» –
кто-то ей эту дурь ещё в детстве вогнал под кожу.
потому она любит зиму, в снегопад открывает двери, –
и нюхает свежий снег, надеясь, что он поможет.

вот и сейчас: февраль, за окнами снег кружит,
ей ангелы шепчут строки, являются ей во сне.
она знает, что жизнь – дерьмо; знает, но хочет жить.
потому и не может спать, что боится уснуть и не..........

она любила пить холодный чай,
и в клочья рвать все старые газеты.
и звали её странно как-то – Грета.
и, уходя, она шептала: «не скучай».

я ей не верила, что я скучать не буду.
она обматывала шарфиком мне шею,
поя невкусными ромашкой и шалфеем,
она меня лечила от простуды.

она твердила: «денег мне не надо.
мне главное, чтоб ты была здорова».
и вновь пила холодный чай, рвала газеты снова…
то вдруг уйдёт, то вновь присядет рядом.

– спасибо, Грета, знаешь, всё нормально,
теперь я не хожу ночами к морю.
она опять мне скажет нежно: «sorry».
через окно покинув тихо спальню,

уйдёт на улицу дышать дорожной пылью.
а я, опять в окно смотря с надеждой,
сложу на стуле всю её одежду –
блестящий нимб.. и платье.. ну и крылья.

сивий янгол, як той мольфар, викликає зливу:
умостивсь на даху, та й п'ятами б'є по вікнах,
чий господар учора його так нечемно випхав,
прийнявши за кляту мару після пляшки пива.
/чи янгол буває сивим? буває мстивим?/

чи янгол буває негарним, нудним, упертим?
чи зрідка хворіє на рак, булемію, СНІД?
відчуває, наскільки гарячий вогонь і холодний лід?
чи не тисне йому під руками кептар потертий?
в цьому світі, де навіть най-найживіші
мають
ознаки
смерті

як той отруйний доторк кобри
звучить сухе, цинічне "добре", –
і душить зашморгом міцним.
як в листопаді того року –
лякливий погляд, тихі кроки...
о, що ж це раптом сталось з ним?!

повітря взимку ніс морозить,
а на щоках застигли сльози,
як намистинки з льоду.
то, мабуть, ще було зарано
казати:
– Віктор.
– Юліана.
і розмовляти про погоду...

шкребеться дощ у шибку кошеням,
малює краплями на вікнах натюрморти.
гарячий чай, шматок смачного торту,
і знов, як завжди, заспана зрання.

рука намацає в шухляді запальничку –
от дідько! – не працює.. що ж таке?
мабуть, вчорашні суші та саке
/як торт із чаєм/ увійшли у звичку.

автобусом мандрівка на роботу,
дорогою – брехня реклам з біг-бордів.
малює дощ на вікнах натюрморти.
я ж не палю /з минулої суботи/

і раптом думка промайне: "то ж сильна злива,
а я umbrell-у /от дурна!/ забула вдома..."
це кляті лінзи, чи склероз. чи все той Рома.
але сьогодні, як ніколи, я щаслива!

високі тополі, мов ті обеліски з граніту,
торкаються неба верхівками зточених крон.
асфальт, ніби змоклий, порізаний дітьми картон,
на нього, мов каву, калюжі незграбно пролито.

круки обліпили кущі та дерева край траси,
вдягнувши в однакові, чорні сумні капелюхи,
/які наче є, проте зовсім не гріють вуха/
дерева застудяться, змокнуть, помруть із часом.

крізь плетене марево звичних ранкових туманів
ледь видко дахи спорожнілих, покинутих хат.

здалося: он сходами в небо йде Понтій Пілат,
махає рукою, і кличе: "ходімо, Аню".

гуде прокурена кав'ярня,
музика-хлопець грає джаз.
я ніби вперше бачу Вас,
Ви знов своє: «яка ж ти гарна...»

бармен в кутку купюри лічить,
сьогодні людно, як ніколи.
дарма шукає вільний столик
запрошений з-надвору січень.

його супутниця – зима –
з букетом квітів /вже зів'ялих/.
– ось ваша кава. замовляли?
без цукру, тепла та міцна.

а за вікном свистить пороша,
луною вітер: «гарна... гарна...»
гуде прокурена кав'ярня,
бармен в кутку рахує гроші.

повітря тріщало цикадами, вітер підштовхував в спину.
так моторошно Алісі ще не було ніколи.
вона озиралась злякано: раптом десь білий кролик,
сховавшись за деревом, дивиться на годинник.
/в Аліси шкідлива звичка – постійно шукати винних/

Аліса тримала руки в кишенях потертих джинсів.
навряд чи в Країні Див хтось вважатиме це за щастя:
фарбовані чорним нігті, вдягнені в бинт зап'ястя,
спогад про те, як жадібно ротом хапала кисень.
/кролик сидів за деревом... він не впізнав Аліси/

дарма вона крихти хліба розкидала на дорозі –
щоб знов повернутись потім за мрією про одужання,
даремно вона шукала кролика в зоні відчуження.
/...він за ймовірними даними відділу МОЗу
радіації, певно, отримав смертельну дозу/

зривалося листя з дерев.. на землю лягало, мов килим –
ось так, несподівано зовсім, ми осінь у серце впустили,
і грав нам мелодії вітер.
всміхалися хмари з калюж, танцювали на тлі парасольок,
в чеканні застиг нерухомо в кав'ярні замовлений столик.
і так нам хотілося жити.

у дощ ми на вулицю бігли, в самих лише курточках, босі, –
ось так, непомітно для себе, у серце впускаючи осінь.
і квіти росли край дороги.
хотілося вірити в те, що вічно триватиме щастя,
і мати сплітатиме в коси дитяче волосся хвилясте,
хотілося вірити в Бога