Иван Семенович вел жизнь самую заурядную и размеренную. Заурядность и размеренность жизни вполне устраивали Ивана Семеновича: ведь он знал покой, о котором большинство его соотечественников и современников – людей суетливых, нервных и взбалмошных – даже не подозревали. А судя по сообщениям газет, которые Иван Семенович читал редко и без всякого удовольствия, о возможности покоя не подозревали и все прочие жители планеты. Так вот Иван Семенович и жил: покойно, тихо, без происшествий и беспокойств.

Сны Ивана Семеновича – а снились они ему каждую ночь, до самого рассвета – тоже дышали миром и покоем. Снилось обычно детство: лето, приволье, малые радости и простенькие открытия. И всякий день, избавленный от невзгод и неурядиц, которыми полнилась жизнь других людей, Иван Семенович вспоминал – то свое детство, то свои сны о нем. И оттого лежала у него на сердце всегда безмятежность, а на губах – легкая, чуть грустная улыбка.

Годы шли, а жизнь Ивана Семеновича оставалась все такой же заурядной и размеренной. Иван Семенович, который и раньше не часто задумывался о причинах своего безмятежного существования, и думать забыл о том, что в жизни бывают и даже вполне возможны перемены. И потому удар, который, в конце концов, нанесла ему жизнь, был для него полной неожиданностью. А то, откуда пришел этот удар, свидетельствовало об ироничном и насмешливом характере человеческой судьбы, превратности которой так долго обходили Ивана Семеновича стороной.

Как-то глубокой ночью Иван Семенович был разбужен самым бесцеремонным образом. Бесцеремонность этого вмешательства в уютную и привычную ночную безмятежность, насыщенную видения детства, потрясла Ивана Семеновича. Во-первых, ему приснился сон совершенно недетский, во-вторых, этот сон разом покончил со всяким покоем.

Снилось Ивану Семеновичу в ту ночь обычное: лето, раздолье, речка и луг, задумчивые коровы, белые и желтые бабочки над цветами клевера, мальчик на лугу, глядящий на коров и бабочек. Иван Семенович улыбался во сне детской улыбкой – только он об этом не знал, ведь жил он один, и некому было увидеть эту детскую улыбку взрослого, даже уже почти пожилого человека. Но если бы кто-то оказался в ту ночь рядом, он бы увидел разительную перемену: улыбка сначала исчезла с лица Ивана Семеновича, потом пробежала по нему тень беспокойства и даже муки, а потом Иван Семенович вдруг сел на постели, с неясной тревогой потирая левую сторону груди и глядя в темное окно.

Как-то вдруг и без всякого перехода мальчик на лугу оказался взрослым человеком, в широкополой шляпе и красивом бежевом пальто. В том, что этот человек был Иваном Семеновичем, сомнений не возникало: точно такое же пальто висело в его шкафу, а шляпа лежала на письменном столе. Человек этот, приобняв небольшой, желтой кожи чемодан, и опираясь спиной на второй такой же, только чуть побольше, сидел на телеге, запряженной парой лошадей. Сонный возница едва шевелил вожжами, и лошади уныло плелись по росистому лугу. Утренний туман окутывал все вокруг; солнце едва-едва освещало луг и рощу. Человеку на телеге не сиделось, он был томим то ли предчувствием, то ли спешкой, то ли еще чем-то, чего Иван Семенович в своем спокойном сердце ощущать не привык. Человек, в конце концов, вскочил на ноги и принялся кричать в спящую рощу и дремлющий луг:
- Я вернусь! Я обязательно вернусь, так скоро, что вы и не ожидаете!

Возница вскинулся и посмотрел на Ивана Семеновича – скорее с неудовольствием, чем с удивлением. Лошади тоже оглянулись на Ивана Семеновича, взмахнули хвостами и ускорили шаг. А Иван Семенович от переполнявшего его томления спрыгнул на дорогу и зашагал рядом с телегой. Нет, не мог он сидеть, не мог он быть спокоен или уравновешен, когда… да, именно, именно! Ведь там, откуда он ехал, осталось не что-нибудь, а его сердце, а впереди его ждали какие-то дела, с которыми нужно было во что бы то ни стало покончить, чтобы вернуться обратно к своему сердцу. А иначе – не будет Ивану Семеновичу ни жизни, ни покоя, нигде и никогда! И он шагал рядом с телегой по дороге, утопавшей в тумане, смотрел полными слез глазами на росистый луг, и хотелось ему и петь, и плясать, и бежать обратно, и лететь вперед – только бы унять эти мучительно-прекрасные удары сердца где-то там позади, в тумане…

- Я вернусь! – снова закричал Иван Семенович, не в силах больше удерживать в себе подкатившее к самому горлу томление и предчувствие. Возница, поведя плечами, хлестнул лошадей, они побежали, а Иван Семенович, чтобы не отстать, тоже пробежал коротко, заскочил на телегу, снова приобнял чемодан желтой кожи, который поменьше, а на второй, побольше, оперся спиной. Вернуться, непременно вернуться – вот что стучало сейчас сердце Ивана Семеновича, оставленное где-то позади, в тумане.

Проснувшийся Иван Семенович сидел на постели, держась правой рукой за левую сторону груди, а левую положив себе на внезапно ставший горячим лоб. Было, было, это вне всяких сомнений было с ним когда-то давно! И как он мог позабыть, как мог не вернуться к своему сердцу, как мог увязнуть в своей покойной и размеренной жизни! К чертям эту жизнь! Сердце стучалось в груди Ивана Семеновича, и слезы наворачивались на его глаза: ведь предал, бросил, забыл, не вернулся! Да как же это…

Утро не принесло Ивану Семеновичу ни покоя, ни воспоминаний. Где и когда это случилось с ним, куда он ехал и куда собирался во что бы то ни стало вернуться – ничего этого он вспомнить не мог. Иван Семенович расхаживал по квартире, с ненавистью созерцая весь свой убогий покойный быт, и шептал:
- Я вернусь, я вернусь, я вернусь…

И весь день, и всю ночь, и весь следующий день Иван Семенович терзался и пытался вспомнить. Уже и луг росистый ему припомнился в мельчайших деталях, и запахло в квартире утренним туманом и росой, и имя возницы он вдруг прошептал, поглядев в окно, и удары сердца, неизвестно когда и где оставленного им на краткое время, снова чувствовались как мучительно-прекрасные, полные предвкушения счастья и радости, - но не более того. Где, когда – ничего этого Иван Семенович так и не припомнил. Ему теперь важно было только это – вспомнить – а о возвращении к своей прежней заурядной, размеренной и полной покоя жизни Иван Семенович даже не помышлял.

Терзаемый этой сладкой мукой, Иван Семенович вдруг обнаружил себя у белой двери, на которой висела аккуратная табличка: АНАЛИТИК. Иван Семенович стоял у двери и глядел на табличку, на нем было то самое бежевое пальто и та самая широкополая шляпа, а девица за стойкой предлагала ему пройти в дверь, обозначенную загадочным словом. И Иван Семенович прошел и уселся в покойное кожаное кресло у стола, за которым сидел плотный усатый мужчина – видимо, тот самый АНАЛИТИК.

Аналитик выслушал рассказ Ивана Семеновича, не прервав его ни единым словом. Когда Иван Семенович закончил, аналитик пошевелил усами, потер переносицу и принялся задавать ему вопросы. Вопрос за вопросом, вопрос за вопросом – и Иван Семенович вдруг начал припоминать кое-что еще. Да только это «кое-что еще» никак не приблизило самого Ивана Семеновича к разгадке: вопросы аналитика извлекли на свет только его чувства, которые он испытал когда-то – да когда же?! – на росистом лугу, следуя неизвестно, откуда, и неизвестно, куда, и еще раньше, там, где осталось его сердце. Эти чувства вновь наполнили душу Ивана Семеновича, да так, что он замолчал и принялся искать в кармане платок, чтобы утереть слезы, брызнувшие из глаз.

Аналитик подал Ивану Семеновичу салфетку и попросил минуточку подождать. Потом он углубился в свой ноутбук. А Иван Семенович снова весь перенесся на росистый луг, укрытый утренним туманом, и вспомнил, как фыркали лошади, а в роще, едва видимой в тумане, как будто защелкал соловей, и оттого стало Ивану Семеновичу вдруг страшно: он понял, что сейчас все прояснится, все откроется, и нужно будет что-то предпринять – или умереть.

Аналитик и в самом деле оторвался от ноутбука и коротко сказал Ивану Семеновичу:
- Нашел, - и он развернул к Ивану Семеновичу свой компьютер и щелкнул пальцем по клавише.

Картинка на экране ожила. Сквозь слезы Иван Семенович увидел, как в утреннем тумане, нависшем над росистым лугом и укутавшем рощу, по желтой грунтовой дороге медленно тащилась телега, запряженная парой лошадей. Возница спал, и вожжи едва держались в его руках. За возницей на телеге сидел человек в бежевом пальто и широкополой шляпе – такое же пальто было сейчас на Иване Семеновича, и такая же шляпа лежала на стуле у двери с табличкой АНАЛИТИК. Человек сидел на телеге, приобняв небольшой, желтой кожи чемодан, и опираясь спиной на второй такой же, только чуть побольше. Человеку на телеге явно не сиделось – он вдруг вскочил и принялся кричать в спящую рощу и дремлющий луг:
- Я вернусь! Я обязательно вернусь, так скоро, что вы и не ожидаете!

Аналитик снова щелкнул пальцем по какой-то клавише, картинка замерла, а Иван Семенович, глаза которого застилали слезы, а душу переполняло торжественное недоумение и страшное предчувствие, весь в своем покойном кресле вытянулся и напрягся.

- «Очи черные», СССР-Италия, 1987 год, - негромко произнес аналитик, сочувственно глядя на Ивана Семеновича. – А вы и в самом деле чем-то похожи на персонажа Мастрояни.

Иван Семенович поднялся, поклонился аналитику, взял свою шляпу и вышел в коридор. Он бесшумно затворил за собой дверь с табличкой АНАЛИТИК, и даже провел ладонью по тонкой щели между дверью и наличником, как бы сверяя, достаточно ли плотно она закрылась. Потом Иван Семенович повернулся, коротко поклонился девице за стойкой, водрузил на голову свою широкополую шляпу, запахнул бежевое пальто и, не оглядываясь, вышел из приемной.

Иван Семенович шел по улице, что-то беззвучно шептал, а из глаз его катились редкие слезы. Вокруг него висела ватная тишина, а слева в груди неприятно сосала пустота. Вдруг его кто-то тронул за плечо, он обернулся: перед ним стояла девица из приемной и что-то настойчиво повторяла, зябко поджимая ноги и поводя плечами. Иван Семенович не услышал, а по губам ее понял, что она произносит «а как же деньги». Он вытащил из кармана бумажник и подал девице, та отсчитала какую-то сумму, вернула Ивану Семеновичу бумажник и убежала.

К Ивану Семеновичу как-то разом вернулись звуки и ощущения – на улице было зябко, а машины и троллейбусы издавали надоедливый шум. Вокруг во все стороны спешили нервные, суетливые и взбалмошные современники и соотечественники Ивана Семеновича. В газетном киоске на углу торговали газетами, полными сообщений о различных неурядицах и беспокойствах. Иван Семенович, которого со всех сторон толкали и теснили, тщательно застегнул пальто, отправился домой и сразу же лег спать.

Среди ночи Иван Семенович вдруг вскочил с постели, достал из-под кровати большой чемодан желтой кожи, распахнул его и уставился в его пыльные недра бешеным взглядом. Однако уже через минуту Иван Семенович потихоньку закрыл чемодан, задвинул его на прежнее место, снова лег на постель и скоро уснул. Спал он на этот раз совсем без сновидений.

И как-то удивительно скоро жизнь Ивана Семеновича вернулась в привычное русло и потекла обычным заурядным и размеренным порядком. Иван Семенович по-прежнему не читает газет, а во снах видит свое детство: лето, приволье, речку, малые радости и незначительные открытия. Тогда губы Ивана Семеновича трогает легкая улыбка. Если и случается ему изредка снова увидеть во сне росистый луг и желтую дорогу, по которой тащится телега, запряженная парой лошадей, он начинает ворочаться, морщиться и бормотать, не просыпаясь: «очи… черные». И тогда детство возвращается в его сновидения, и Иван Семенович снова улыбается во сне безмятежной улыбкой.

С тех пор минул год, и беспокоит теперь Ивана Семеновича только одно: он не пересчитал деньги в бумажнике, тогда, на улице, может, девица взяла с него лишнего? Однако с этим Иван Семенович уже почти совсем смирился: ведь покой стоит дороже денег. И Иван Семенович снова возвращается мыслями к своим детским снам и детским воспоминаниям. Ведь покой – определенно дороже денег!

2014