Продолжение. Начало: Игра, ver.1.0

- Андрей исчез, - сказал Шеф, глядя на меня прищуренными серо-зелеными глазами сквозь клубы сигарного дыма. Толстую коричневую сигару, на которой уже нарос довольно длинный столбик пепла, он держал пальцами левой руки, а правой прижимал к уху телефонную трубку, так что мне только оставалось догадываться, говорит ли он со мной или с кем-то на другом конце провода. Впрочем, работа у меня такая: раз уж что-то говорится при мне, значит, это и меня касается. Тем более – Андрей пропал. Это меня определенно касалось.

Шеф послушал собеседника, покивал, помычал в трубку, резко опустил ее на телефонный аппарат и молча уставился на меня. Я изобразил внимание, понимание и даже осведомленность и готовность действовать сообразно. Шеф, видимо, остался недоволен моим видом; он отвернулся к окну, за которым тянулись бесконечные крыши, и сказал:

- Он исчез в N, - насколько я знал, это где-то далеко, - и дело нечисто. Милиция мне отрапортовала: не было его ни в городе, ни в окрестностях. Но они врут. Мобильный Андрея до сих пор там где-то, - и Шеф махнул сигарой на обширную физическую карту мира, занимавшую всю стену огромного кабинета. Столбик пепла отвалился от сигары и упал на паркет, я проследил его взглядом и подумал, что там где-то – судя по жесту шефа, короткому и резкому, но охватившему мир примерно на три четверти – Андрея будет отыскать нелегко. И я как в воду глядел.

Тут Шеф жестом пригласил меня сесть – а при нашем Шефе без команды садиться не полагалось – швырнул сигару в пепельницу, крепко потер правую руку о левую, потом подержал себя кончиками пальцев за виски (ну, теперь самая суть, подумал я, знаю я этот жест), поглядел мне прямо в глаза и повторил:

- Дело нечисто. Ты вот что… - он быстро написал на листке адрес и ногтем толкнул его мне, – поезжай к этому человеку, скажешь, я прислал. Он тебе поможет. И не тяни. Слышишь? – Шеф сжал огромные кулаки и поставил их на стол перед собой – тихо так, медленно, но у меня мороз побежал по коже. - Андрея спасать надо, - медленно и четко произнес он.

Адрес привел меня в домик на окраине столицы. Собаки из соседних домиков подняли лай, и только тут, возле домика, было спокойно, потому что ни собаки, ни даже собачьей будки во дворе не обнаружилось. И в домике никого не было, хотя над печной трубой поднимался дымок. Я вышел из домика осмотреться и поискать хозяина, все еще удивляясь, почему во дворе нет собаки, но хозяин уже сам меня нашел, все обо мне выяснил и на всякий случай обезвредил. Да уж, такому Хозяину собака ни к чему – он только глянул на меня своими медвежьими, глубоко и близко посаженными глазами, а ноги мои уже обмякли и подкосились, и я опустился на металлическую табуреточку, которая стояла тут же, у порога, видимо, для таких вот случаев. Руки, впрочем, тоже меня не слушались.

Я хотел было сообщить Хозяину, кто меня к нему прислал и зачем, пока он со мной еще чего-нибудь не сделал, пользуясь моим замешательством, однако ничего из этого не вышло. Во-первых, ни язык, ни губы, ни челюсти меня просто не послушались – я мог только сидеть на табуреточке и наблюдать за Хозяином; во-вторых, он, как-то по-медвежьи взрыкнув горлом, сам мне сказал:

- Да уж знаю, кто, кого и зачем…

Потом он щелкнул пальцами, и мои руки, ноги и язык вновь стали меня слушаться. Хозяин мотнул головой в сторону двери – мол, проходи, чего расселся, и я прошел. В комнатах у него… впрочем, он тут же отвлек мое внимание от того, что я там в этих комнатах увидал (а там было, на что посмотреть, скажу я вам):

- Молодой человек, - медленно и веско говорил Хозяин, сверля меня взглядом, - это дело непростое. Вам таким делом еще заниматься не доводилось. Но вы, я полагаю, - тут он глянул на меня так, что мне показалось, что узнал он только что обо мне все-все-все, даже то, что ему знать не полагалось, не нужно и нежелательно, - вы, я полагаю, могли бы с этим делом справится, если бы… - тут он замолчал, потер правой рукой небритый подбородок, хорошо так потер, вдумчиво, с хрустом серебристой щетины, взбиравшейся от мощного кадыка до самых глаз, - если бы вы смогли отказаться от… некоторых предубеждений…. если бы расширили свой… кругозор… и научились смотреть и видеть то, что есть, а не то, что вы привыкли видеть. Я вам могу помочь. Согласны?

Мне сделалось нехорошо на душе от этих его слов и на минуту даже показалось, что кроется в этом всем какая-то опасность, что вот сейчас я могу сделать такой шаг, который все раз и навсегда изменит, что появятся в моей жизни очередные «до» и «после», разделенные непреодолимым барьером этого шага. Но тут же я вспомнил, что Андрея надо спасать, и только кивнул Хозяину. А он, всезнающий и всевидящий, уже знал, что я собираюсь кивнуть, потому что уже отвернулся он от меня, и мой кивок пришелся ему в спину – точно между лопаток. Хозяин принялся рыться своими ручищами среди книг, в беспорядке расположившихся на огромном столе вперемешку с диковинного вида приборами, манускриптами и прозрачными емкостями, в которых извивались, пошевеливались и перемещались разнообразные…

- Держи, - тут Хозяин ткнул мне в руки раскрытую книгу размером с том Большой Советской Энциклопедии и тем самым отвлек меня от созерцания всяких чудес у него на столе. При этом я вдруг оказался сидящим в глубоком кресле, подлокотники которого устроены были хитро: ты как бы садился в кресло легко и беспрепятственно и сидел в нем вполне удобно, а вот выбраться из пространства между подлокотниками было очень трудно. Да и вообще – самого кресла только что тут не было, это я точно помнил.

– Читай, - и Хозяин ткнул в книгу толстым черным пальцем (да, он ведь весь был черный, ну, как сажа или там гуталин, кроме волос – шевелюра была белой, кудрявая шерсть на руках серо-стальной, а щетина на лице – серебристой, но о щетине я уже говорил), - читай вот отсюда.

Как только я прочитал несколько слов, Хозяин схватил меня руками за голову, сжал слегка, приподнял, а… дальше я не помню. Очнулся я уже дома; вспомнить, что там у нас с Хозяином было дальше, я не смог, зато я прекрасно помнил, чему он меня научил. А еще в руках я держал билеты на вечерний поезд до N, так что времени рассиживаться у меня уже не было. Я схватил свой походный рюкзак, выключил в комнате свет и выбежал из дому, хлопая себя по карманам и проверяя, не забыл ли чего, – времени у меня было только-только добраться до вокзала.

Примерно на полпути к N я остался в вагоне один – все пассажиры сошли на последней крупной станции, проводник ушел в соседний вагон, так что я был предоставлен самому себе. За окном ничего интересного не наблюдалось, и поэтому я принялся перебирать в уме полученную от Шефа информацию и каким-то образом переданные мне Хозяином знания. Второе было намного занимательнее; поэтому по информации Шефа я быстренько принял два решения (решение 1: проверить все на месте лично и решение 2: покинуть поезд, не доезжая одну станцию до N) и сосредоточился на том, чему меня научил Хозяин.

Тут в вагоне по какой-то своей надобности появился проводник. «На ловца и зверь бежит», - подумал я и сложил из пальцев рук замысловатую фигуру (при этом пальцы ног надо было сжать наподобие кулака – делать это в ботинках довольно неудобно, что навело меня на интересное предположение: создали этих упражнений, видимо, ходили босиком). Я мысленно произнес сложную формулу и закрыл глаза. И тотчас все стало так, как меня Хозяин и учил. Хотя глаза мои были закрыты, я видел все, что происходило в моем и во всех остальных купе, в других вагонах, в тепловозе, в домике при переезде, который мы миновали минут десять назад, а также кое-что из того, что делалось под землей в полях, раскинувшихся вдоль железной дороги, - но неглубоко, не более метра в глубину. Там, на этой глубине, собственно, ничего и не делалось, и я перенес внимание на более интересные объекты.

В моем купе, конечно, тоже ничего особенного не происходило: там на нижней полочке сидел – нога на ногу - с отсутствующим видом какой-то человек и качал ногой в массивном коричневом ботинке. Я видел его, то есть себя, как бы со стороны и весьма примечательным образом, именно так, как и предупреждал меня Хозяин: словно бы сквозь узкую, без изгибов, совершенно прямую трубку метра полтора длиной. Стенки «трубки» изнутри переливались и исходили живыми синими и фиолетовыми пятнами неправильных форм; они, эти яркие пульсирующие пятна, текли то от меня, то ко мне, то вдруг там возникало какое-то завихрение, и пятна принимались перемещаться: синие по часовой стрелке, фиолетовые – против часовой, а когда они сталкивались, вся эта кутерьма на миг прекращалась, и пятна замирали, как бы оглушенные столкновением. В общем, на них было бы лучше не смотреть, потому что нагоняли они сначала сонливость, а потом и тошноту. И я перестал их разглядывать и сосредоточился на том, что мне было видно сквозь «трубку».

Но в этом разглядывании самого себя не было настоящей чистоты эксперимента: я глядел в «трубку» и узнавал все то, что и так знал; впрочем, я увидел кое-что, о чем я забыл, однако вспомнить это я бы смог сам - и без Хозяина, и без его «трубки». Зато я выяснил, что вот так вот, не двигаясь и не шевелясь, я сквозь эту «трубку» могу осмотреть объект – в данном случае себя – со всех сторон (ну, то, что я могу заглянуть объект в голову, я уже упомянул). Вообще эта самая «трубка» отличалась удивительной гибкостью и проникнуть могла решительно везде – при этом мне по-прежнему казалось, что гляжу я сквозь совершенно прямую, без любых изгибов трубку (да в гнутую мне бы ничего и не было видно).

Я быстренько оглядел состояние своих внутренних органов, остался им доволен и решил поэкспериментировать с проводником. Да, вот единственное, чего я не сделал, но что меня очень интересовало: я не заглянул в саму «трубку» с другой стороны, хотя у меня не было сомнений, что это возможно. Заглянуть туда мне очень хотелось, я даже строил предположения, чтобы я там мог увидеть, если бы сквозь эту «трубку» поглядел на самого себя, глядящего в нее с другой стороны, однако я помнил, что Хозяин мне ничего такого о «трубке» не говорил, и моя интуиция предупреждала меня, что это может быть не так уж безобидно. И я оставил это на после и перенес внимание на проводника.

Ага, вот ты зачем, милый мой, в другой вагон ходил! – отметил я с удовлетворением; да, Хозяин не обманул – я моментально узнал о проводнике все, а заодно и дал ему команду принести мне чаю с лимоном. Не прошло и двух минут, как проводник с встревоженным видом и стаканом чаю в левой руке появился на пороге купе и принялся шевелить губами; я совершенно не слышал, что он говорил человеку, который с безучастным видом посиживал на полке и качал ногой в массивном ботинке (как оказалось, тут, на моей стороне трубки, царила полная тишина, и никакой звук извне - или из откуда там? - сюда не проникал); но мне это было и не нужно, слышать или там видеть – я и так все знал.

Проводник сообщал в смятении, что ему будто бы показалось, что из моего купе ему крикнули чаю с лимоном. Я, разглядывая его в «трубку», улыбнулся: смятение его мне было вполне понятно, потому что он уверен был, что ему ничего не показалось, и точно знал, что и куда необходимо срочно принести. Если бы ему что-то такое показалось, не стал бы он проверять это самое «показалось» с готовым чаем в руках; да он вовсе бы не сдвинулся с места, пока пассажир не пришел бы сам – уж так я успел хорошо этого проводника узнать, пока рассматривал его сквозь «трубку». Человек в купе кивнул, принял от проводника чай, выдал ему деньги, отмахнулся от сдачи и потянул стакан к губам.

«Поставь на стол, горячо» - едва не крикнул я, и он послушно поставил стакан на столик. Ага, о себе нельзя забывать, пока через «трубку» осматриваешься, понял я и кратко помянул Хозяина, который ни о чем таком меня не предупредил. И тут же мне стало известно, что делать этого не следует: неведомо как, но Хозяин немедленно дал мне понять, что таких эпитетов в отношении своих методов и тем более своей личности категорически не приемлет и впредь не потерпит, вплоть до… (это самое «до» было представлено кратко, ярко и убедительно; с тех пор я Хозяина всуе больше не поминал, а сейчас на всякий случай извинился перед Хозяином).

Эксперимент мне, с одной стороны, понравился, так как все сработало, как учили, с первого раза и без малейшего труда. С другой стороны, я вспоминал растерянное лицо проводника: каким бы он ни был паразитом и обладателем сомнительных моральных качеств, я видел, что простенькая команда приготовить и принести чай, отданная через ту самую трубку, стоила ему дорогого; он вернулся в свое купе, лег на лавку и лежал там совершенно неподвижно, одной рукой поглаживая левую сторону груди, а другой рукой прикрыв глаза, и было у него на душе очень нехорошо – тоскливо и пусто, как в полях за окнами вагона. И я дал себе слово вот так вот пользоваться «трубкой» только в случае крайней необходимости… ну, или чтобы заглянуть в нее с другого конца.

Я снова произнес формулу, и «трубка» немедленно исчезла. Я взял со столика стакан с чаем обеими руками и с удовольствием его выпил: проводник точно уловил все мои пожелания по крепости и сладости чая, и лимона было как раз. Однако ноги мои затекли, пока я осматривался, и я поставил пустой стакан на столик и вышел в коридор вагона размяться. За окном тянулись черные поля, кое-где виднелись полосы и пятна сероватого тающего снега. В отдалении был нарисован горизонт – дымчато-синяя полоска леса лежала между черными полями и серым небом. К горизонту через равные промежутки пролегали грунтовые дороги, обсаженные деревьями. На всем этом пространстве не было ни человека, ни машины, ни животного – совершенно пусто.

Тем временем до станции, на которой я собрался покинуть вагон, оставалось еще около получаса. Я планировал там сойти с поезда и дальше двигаться как можно менее заметно. Если Шеф дважды сказал, что дело нечисто, - ему можно верить безоговорочно и действовать нужно соответственно. Он вообще слов на ветер не бросает, наш Шеф; а если он что-то повторяет – это действительно важно и вообще истина чуть ли не в последней инстанции (если честно, для меня –в последней, может, я потому и жив до сих пор). Да, наш Шеф… впрочем, чтобы не сказать лишнего, скажу одно: Шеф – это не тот человек, о котором стоит много говорить. Ну, что там за нечистое дело – я узнаю уже очень скоро и, как говорил Хозяин, смогу посмотреть и увидеть то, что там есть, а не то, что я привык видеть. А тем временем я хотел испытать еще одну штуку, которой меня тот же Хозяин и научил. И я вернулся в купе.

Я устроился на своей полочке, закрыл глаза, приложил левую руку внешней стороной ладони ко лбу, а правой ладонью накрыл ее сверху, так, чтобы ладони были сложены как бы крестом, при этом большие пальцы рук следовало оттопырить, насколько возможно – в идеале большой палец правой руки должен быть как бы горизонталью, а большой палец левой - вертикалью. Что там было с пальцами ног – значения не имело. Теперь следовало задержать дыхание, повернуть правую ладонь против часовой стрелки таким образом, чтобы большой палец указывал вверх, и при этом мысленно произнести… Нет, никак не повторить; двадцать лет прошло, а я и теперь эту формулу могу произнести только мысленно; ни записать, ни произнести вслух, ни как-то еще разгласить секреты Хозяина до сих пор не получается.

Я произнес - и ничего не произошло. А как же то самое «приближение», о котором говорил Хозяин? Я отнял ладони от лба и посмотрел на них – может, я что-то не так ими делаю? Что за «приближение»? Но как только я о «приближении» подумал, глядя на свои руки, как у меня перед глазами оказалось обширное розовато-оранжевое поле, чуть пульсирующее, которое заслонило собой все прочее – ничего от моего купе не осталось. Поле было пересечено толстыми извилистыми линиями, как бы слегка углубленными в поверхность поля – или это поверхность поля слегка приподнималась между линиями? Не знаю; я продолжал разглядывать диковинные линии на розоватом поле, которое, кажется, дышало и было даже, пожалуй, живым… Вот это что такое! – это папиллярные линии на ладонях. Ну-ка, еще «приближение»…

Теперь это были уже не линии; я как будто бы смотрел с торца на стопку пластин, между которыми были небольшие зазоры. В зазорах я видел какие-то разноцветные - живые и пульсирующие – перемычки, они как бы сшивали пластины. Картина эта была любопытной, но становилась не совсем приятной, стоило мне вспомнить, что смотрю я на собственные ладони. Я постарался отвлечься от этих мыслей и заставил себя еще раз повторить «приближение». И пластины сразу же стали массивнее, а зазоры между ними расширились; оказалось, что пластины эти колышутся, словно медленно перелистываемые страницы книги – вправо, потом влево, вправо, влево… Перемычки между пластинами были кровеносными сосудами – я видел, как по ним движутся разной формы и цвета шарики, кубики и прочие геометрические фигурки, - и нервами – они слегка вибрировали и подрагивали. Колыхание пластин – когда я снова и очень некстати вспомнил, что это все-таки моя ладонь – показалось мне таким неприятным, что я как бы отпрянул. Впрочем, почему «как бы»? – Хозяин пользовался именно таким термином – «отпрянуть».

Это сработало сразу же и без всяких проблем. По черно-белой равнине тянулся поезд, и до ближайшей станции уже было рукой подать. По серым полосам дорог, на которых с такой высоты были хорошо видны черные колеи, оставленные за десятилетия сотнями тысяч колес, ползли машины. У рощи слева от железной дороги – россыпь пятнистых коров. В общем, обычный такой зимний провинциальный пейзаж. И я произнес формулу и вернулся к нормальному восприятию мира. Еще раз поглядел на свои руки, вспомнил, как медленно перелистывали сами по себе эти пластины, которые сейчас выглядели как обычные папиллярные линии, - словно кто-то острейшим и тончайшим лезвием искромсал мои пальцы, и у меня мороз побежал по коже. Вот еще, передернул я плечами, нечего расслабляться, не такое видали! Наверное, просто надо привыкнуть, - тут же успокоил я себя.

Поезд со скрипом и рывками остановился. Я подхватил свой рюкзачок и вышел из вагона. Проводник уже не лежал, он сидел на полочке в своем купе и равнодушно смотрел в стену. Меня он даже взглядом не проводил. Краткие угрызения совести тут же были вытеснены утешительной мыслью: теперь он, пожалуй, и не заметит, где и когда я покинул вагон. Станция оказалась даже не станцией – так, платформа, домик смотрителя, какие-то электрические будки, оплетенные проводами и утыканные изоляторами и громоотводами. Я сверился с картой – по правую руку от меня, за холмом, находилось небольшое село, оттуда в N – цель моей поездки – вели две дороги: одна – извилистое шоссе, связавшее областные центры, другая – причудливая ломаная линия, которую я сам только что взглядом «нарисовал» на карте. Думаю, эта линия соединяла какие-то сельскохозяйственные объекты в полях, однако для меня важно было другое: она позволяла мне проникнуть в N с минимальным риском. И я спрятал карту в карман и зашагал по только что проложенному мной маршруту.

В полях я старался держаться защитных лесополос, где они не слишком заросли кустарником; даже без листьев ветки были достаточной защитой, и я, в своем серо-коричневом походном обмундировании, надеялся, что смогу остаться единственным, кто узнает о моем прибытии в тот самый N. Я шел, поглядывая по сторонам и на небо, прислушиваясь, и сейчас совсем уже забыл об экспериментах в вагоне и прочих чудесах, которым научил меня Хозяин. Меня уже всерьез начали беспокоить мысли о нечистом деле, которое совсем скоро мне предстояло увидеть, оценить и как-то распутать. Информации было ничтожно мало – правда, так чаще всего с порученными мне Шефом делами и бывало: иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, и поосторожней там, это может быть опасно… И всегда возникало у мня подозрение, что Шеф с самого начала был прекрасно осведомлен о всех подробностях своего поручения, просто не хотел меня раньше времени пугать и полагался на мои инстинкты и удачу. Пока что – я сплюнул через плечо и стукнул по стволу кривой березы кулаком – это себя оправдывало. Ну, чтоб так и дальше было!

Дорога взбиралась на довольно высокий и крутой холм; по моим расчетам, за ним лежал этот самый городок N. Я остановился в нескольких шагах от вершины холма – так городок мне стал уже хорошо виден, а я оттуда – совсем чуть-чуть. Картина была обычной, мирной и даже скучной: разнообразные крыши, деревья, столбы, кое-где дымки над трубами. Пожалуй, дымков для этого времени года маловато, впрочем, декабрь в этом году выдался довольно теплым, а отапливать дома могли здесь и не печами, а каким-нибудь электричеством, краденым, например. Так, надо осмотреться попристальней, сказал я себе и принялся глядеть на городок через ту самую узкую «трубку», по методу Хозяина.

Дело и в самом деле было нечистым; не думаю, что Шеф мог себе даже представить, насколько нечистым. На всем обширном пространстве, которое отсюда виделось как скопление крыш, людей оказалось очень немного; однако в двух местах их собралось по нескольку сот, причем быть этого никак не могло – через «трубку» эти места скоплений людей выглядели, словно небольшие коробки или ящики, в которые были насыпаны солдатики. Точно, это и были ящики, деревянные, небольшие, сантиметров по 70 в длину и ширину и по 40 в высоту, с плотно пригнанными крышками и даже запертые на маленькие висячие замки. В одном ящике было человек 700, в другом – почти тысяча. Они боялись, плакали, молились. Им было больно. Некоторые из них уже умерли, кто-то умирал прямо сейчас… Что же это? Разве такое может быть? Может, «трубка» испортилась?

Ошеломленный увиденным, я сел на какую-то кочку, поросшую сухой травой. Чтобы собраться с мыслями, я повторил себе: смотреть и видеть то, что есть, а не то, что привык видеть. И еще: Андрей пропал. И потом еще: там погибли и продолжают гибнуть люди… Значит, тут все по-настоящему. Это меня мобилизовало, и я вдруг понял: Андрея там, в этом городке, не было. Но там был кто-то, кто знал или думал об Андрее.

Не вставая с кочки, я проделал ту самую штуку с ладонями, «отпрянул», и моя точка зрения оказалась где-то метрах в 200 над городком. Обычный такой провинциальный городишко, с одной лишь особенностью: он был совершенно пуст, ни людей, ни машин, ни животных, все то ли ушли, то ли попрятались. Нигде не наблюдалось таких скоплений людей, которые я видел через «трубку» - и только в одном месте, в лабиринте сараев, сарайчиков, сараюшек и гаражей, я заметил человека. По всему было видно, что человек прятался.

Я произнес еще одну формулу, поле зрения сузилось до «трубки», и я понял: человек – это был мальчишка лет восьми – Андрея видел, с Андреем говорил и даже предполагал, где Андрей сейчас мог находиться, однако узнать больше я не смог – мальчик был сильно испуган, и этот страх вытеснял из его сознания почти все. Я еще раз оглядел городок сверху, намертво впечатывая в память карту всех его улочек, проездов, тропинок, огородов, пустырей, строений и надземных и подземных коммуникаций, и отправился вокруг холма в городок – так, чтобы меня оттуда, если за мной наблюдали, увидели как можно позже. Мне нужно было разыскать этого мальчишку по имени Семен, по фамилии… впрочем, фамилия его не имеет значения.

Городок оказался страшненьким, если не сказать хуже: такого запустения и разорения я не видел уже давно. Он казался брошенным; если бы я не видел те два скопления людей, я бы решил, что это один из тех поселков, которые вырастают вокруг нового завода или рудника и умирают вместе с ним. Но сейчас было не до этих подробностей; я давно уже не был в городе без единого жителя, и потому мне казалось, что из-за каждой занавески и из-за каждого дерева за мной наблюдали подозрительные и даже враждебные глаза. Ощущение не из приятных – особенно потому, что я только что оглядывал городок и знал, что его улицы и дома были пусты, а горожане собрались или собраны в каких-то странных ящиках, бред какой-то! - впрочем, смотреть и видеть то, что есть, а не то, что привык видеть, - так учил меня Хозяин и он, похоже, был совершенно прав. Так, мальчишка должен быть где-то здесь…

Он сопротивлялся изо всех сил – мне стоило большого труда удержать его так, чтобы не повредить ему ничего и не позволить огласить окрестности криками. И он не пострадал, а вот мне достались многие из его пинков, ударов и укусов, зато ни один звук не вырвался за пределы узкого пространства между гаражами, где мы с ним боролись. «Сеня, Сеня, не бойся, я свой, успокойся, я за Андреем», - шептал я ему в ухо, и его взгляд становился осознаннее, а удары слабее. Вот он, наконец, успокоился, и я отпустил его. Оказалось, он и не собирался кричать:
- А я вас и не боюсь, - сказал он мне, отдышавшись. - Я знаю, кого и чего тут надо бояться. Так вот, кричать и шуметь у нас нельзя, я бы сам не стал кричать, все равно никто на помощь не придет. А услышать может… кто не надо. Так вы за Андреем? А кто вы?

Я назвал свое имя, добавил, что я – коллега Андрея по работе и попросил мальчика рассказать все, что он знает об Андрее и вообще – что это за нечистые дела тут у них происходят? Я не стал ему ничего говорить о тех ящиках с местными жителями, чтобы не пришлось объяснять о «трубке» и прочих чудесах от Хозяина, - да и вообще, никому не следовало знать о том, чему меня научил Хозяин, как и о том, что я умею сам (а я таки кое-что умел и без его уроков).

И мальчик рассказал. У меня волосы встали дыбом. Я, конечно, человек невпечатлительный; работа моя требует изрядного хладнокровия и даже некоторого цинизма. Однако этот рассказ мог кого угодно ужаснуть, ведь звучал он из уст ребенка, который, как я понял, и сам уже потерял кого-то из близких и в родном городе проживал не то что нелегально, а в состоянии постоянной смертельной опасности. Я попросил его подробно описать приметы зачинщиков всего этого дела - Витьку и Сережку, что он и сделал – наблюдательность его была чрезвычайна обострена, так что я практически увидел перед собой этих сорванцов. Хороши, конечно, сорванцы, террористы с какой-то магией или супер-технологией в руках… Ну, да и у меня кое-что есть для них.

Я взял мальчика за плечи и сказал ему, глядя прямо в глаза:
- Я прибыл сюда специально, чтобы помочь. Мне нужно найти Андрея. Но я не уеду, пока не найду всех пропавших и не остановлю тех, кто все это устроил. Спрячься сейчас – этим ты мне поможешь. Уже скоро этот кошмар кончится и всё… - тут я вспомнил, что некоторые горожане уже умерли, а кто-то умирал прямо сейчас, – или почти всё будет так, как было раньше. Беги, прячься, мне нужно четыре часа, а ты в эти четыре часа должен быть в надежном убежище.

Мальчик кивнул и убежал. Я сделал несколько шагов за ним, чтобы проследить, куда он бежит, однако его уже и след простыл; только что он стоял передо мной, и вот его нет, как будто и не было никогда. Да, видно, мальчишке приходилось тут нелегко. И я стиснул зубы, кулаки и приступил к выполнению своего плана.

Витьку и Сережку я нашел быстро: первый околачивался поблизости дома, где находился ящик с почти тысячью горожан, второй – возле какого-то сарая, где, по моим данным, был второй ящик – в нем все еще было живых почти 700 человек. Вид у пацанов был самый обычный, мальчишки и мальчишки, ни дать ни взять – обычная прогулка во время зимних каникул.

Тут у меня возникло очень неприятное ощущение, что за мной наблюдают, причем наблюдают вовсе не так, как это обычно бывало во время моих командировок по разного рода нечистым делам. Я ощутил, что кто-то меня разглядывает – не исключено, что тоже через такую же «трубку»: чужой взгляд ощупывал меня и снаружи, и изнутри. Если у них есть такая же «трубка»… И я, вспомнив, что наблюдателю через такую «трубку» видно совсем небольшой участок мира, зато уж видно его полностью, даже в глубину, сделал прыжок из своего укрытия. Приземлившись, я сгруппировался, перекатился по земле, вскочил и побежал, постоянно меняя направление и петляя, к ближайшему жилому дому – обветшалой пятиэтажке красного кирпича. Мне сейчас надо было скрыться под землей, в подвале, чтобы никто не смог заглянуть мне в голову или отдать мне какой-нибудь приказ.

Замок на двери в подвал сдался мне сразу; я ощупью спустился по лестнице, ведущей в затхлый мрак подвала, достал из кармана фонарик и быстро зашагал по захламленному подвалу, то перепрыгивая через трубы, то пригибаясь под ними. Из-под ног разбегались крысы, из какой-то щели на меня сверкнула глазами кошка. Вскоре я обнаружил то, что искал: в северном углу здания подвал углублялся, здесь в стену фундамента уходили массивные трубы. Я спустился к этим трубам и присел под ними. По моим расчетам, на этой глубине «трубка» не действовала; и расчет оправдался: крайне неприятное ощущение, что за мной пристально наблюдают, ослабело еще на улице, когда я рванул в подвал, а сейчас оно и вовсе пропало. Я припомнил расположение городских коммуникаций, которые успел рассмотреть сверху, и сориентировался: из этого дома по траншее, в которой пролегала теплотрасса, я мог добраться почти до самого сарая, в котором находился второй ящик с горожанами, и где-то там неподалеку был люк, через который я мог бы выбраться на поверхность. Ладно, сказал я себе, надо идти – а там посмотрим по обстоятельствам. И я пополз.

Люк мне удалось найти и даже открыть – сарай действительно был совсем рядом. Возле него будто бы никого не было. Я потихоньку опустил крышку, скорчился в горловине люка и организовал себе «трубку». Да, вокруг сарая действительно было пусто; ящик был на месте, но в нем уже не было живых – люди, которых я недавно видел как скопление маленьких светящихся фигурок, чьи мысли, чувства, боль и страх я только что ощущал, как свои собственные, - все они были мертвы – видно, они умерли совсем недавно, потому что они уже не светились, а как бы тлели и остывали. Но я не успел больше ничего – не подумать, ни ощутить, потому что кто-то смотрел на меня в упор через такую же «трубку», как у меня, и уже подал мне команду выйти наверх и следовать к сараю, и мое собственное сознание уже подчинялось и меркло. Какая-то часть сознания продолжала сопротивляться, но все, на что она оказалась способна – это пойти на тот шаг, на который я не отважился в поезде. И я заглянуть в мою собственную «трубку» с другой стороны, меня втянуло в темную, стремительно вихрящуюся воронку, синие и фиолетовые пятна на стенках моей «трубки» побледнели, всякий свет исчез окончательно. Наступил мрак, полный стуков, скрежета и стремительного движения, а потом исчезло вообще все.

2014 г.