
Авторський рейтинг від 5,25 (вірші)
2025.10.21
06:46
Яскраве, шершаве і чисте,
Природою різьблене листя
Спадає на трави вологі
Уздовж грунтової дороги,
Яку, мов свою полонену,
Вартують лисіючі клени...
21.10.25
Природою різьблене листя
Спадає на трави вологі
Уздовж грунтової дороги,
Яку, мов свою полонену,
Вартують лисіючі клени...
21.10.25
2025.10.21
00:08
Підшаманив, оновив
І приліг спочити
До якоїсь там пори,
Бо хотілось жити.
Раптом стукіт у вікно…
Уяви, ритмічно:
Він - вона - вони - воно —
З вироком: довічно!
І приліг спочити
До якоїсь там пори,
Бо хотілось жити.
Раптом стукіт у вікно…
Уяви, ритмічно:
Він - вона - вони - воно —
З вироком: довічно!
2025.10.20
22:13
Іржаве листя, як іржаві ґрати.
Іржаве листя падає униз.
Іржаве листя хоче поховати
Мене під латами брудних завіс.
Іржаве листя передчасно лине,
Як подих вічності, як лютий сплав.
Між поколіннями ніякий лірник
Іржаве листя падає униз.
Іржаве листя хоче поховати
Мене під латами брудних завіс.
Іржаве листя передчасно лине,
Як подих вічності, як лютий сплав.
Між поколіннями ніякий лірник
2025.10.20
15:07
Вуальна осінь небо сумом прикривала,
І таємниць прихованих лягло чимало.
Але одна бентежить, незабутня досі,
Коли душа була оголена і боса,
Коли при зустрічі світи перевертались.
До ніг ти сипав зоряні корали.
Слова лились...Поезії прозорі роси...
І таємниць прихованих лягло чимало.
Але одна бентежить, незабутня досі,
Коли душа була оголена і боса,
Коли при зустрічі світи перевертались.
До ніг ти сипав зоряні корали.
Слова лились...Поезії прозорі роси...
2025.10.20
11:48
У водограї бавились веселки:
Зелені, жовті, сині кольори,
І фіолетово всміхались, і рожево,
Фонтан сміявся, прагнув догори,
Дістати неба, хоча б на секунду,
Торкнутись хмари, обійняти сонце,
Фонтан стрибав, а сонценята в хвильках
Ясніли наче сяєво
Зелені, жовті, сині кольори,
І фіолетово всміхались, і рожево,
Фонтан сміявся, прагнув догори,
Дістати неба, хоча б на секунду,
Торкнутись хмари, обійняти сонце,
Фонтан стрибав, а сонценята в хвильках
Ясніли наче сяєво
2025.10.20
11:20
Не бачив ще, ні Риму я, ні Лондона,
Варшави навіть, хоч І поруч – он вона!
Та головне – не бачив я Чугуєва!
Відвідати повинен я чому його?
Бо Репін народився тут, Ілля
– Художник видатний, чиє ім'я,
Чиї натхненні, пристрасні картини –
Чугуєва окр
Варшави навіть, хоч І поруч – он вона!
Та головне – не бачив я Чугуєва!
Відвідати повинен я чому його?
Бо Репін народився тут, Ілля
– Художник видатний, чиє ім'я,
Чиї натхненні, пристрасні картини –
Чугуєва окр
2025.10.20
09:31
Хто ізлякав тебе? Родилась на що, бейбі?
Обійма подвійні, чари твої, кохана
Родилась ти нащо, хіба не для гри?
Чи у екстазі, або у красі собі
Що в думках ~
Відпускай
Добре є, бейбі
Обійма подвійні, чари твої, кохана
Родилась ти нащо, хіба не для гри?
Чи у екстазі, або у красі собі
Що в думках ~
Відпускай
Добре є, бейбі
2025.10.20
09:01
Передбачив я і зупинивсь…
І приліг хутесенько за ширму.
Безумовно, виділось колись
Вже встрічав покладисту і смирну…
…уяви себе ти Королем,
Годен, то одінься в Падишаха!?
…видно переплутав хтось Едем.
Шахмати це все таки не шахи…
І приліг хутесенько за ширму.
Безумовно, виділось колись
Вже встрічав покладисту і смирну…
…уяви себе ти Королем,
Годен, то одінься в Падишаха!?
…видно переплутав хтось Едем.
Шахмати це все таки не шахи…
2025.10.20
06:29
Родить спогади печальні
Біль гірких утрат, -
Додається поминальних
Заходів і дат.
В боротьбі за виживання
Гинемо щодня, -
Голосіння і прощання
Звідуєм сповна.
Біль гірких утрат, -
Додається поминальних
Заходів і дат.
В боротьбі за виживання
Гинемо щодня, -
Голосіння і прощання
Звідуєм сповна.
2025.10.20
01:28
Відчує кожен весь цей жах:
орел, як лев – одвічний птах,
крилом де маше – там війна,
нещастя наше, в нас вона.
Це та війна, це та війна,
де з двох голів лише одна,
лиш та, де вдача леВова,
орел, як лев – одвічний птах,
крилом де маше – там війна,
нещастя наше, в нас вона.
Це та війна, це та війна,
де з двох голів лише одна,
лиш та, де вдача леВова,
2025.10.20
01:14
Вона поїхала у сутінки далекі,
У невідомість, пристрасність і страх,
У гай, де не злітають вже лелеки
І почуття засохли на вітрах.
Вона поїхала в кохання, як у морок,
В жагу, немов невигасла пітьма.
Невдовзі їй виповнюється сорок,
У невідомість, пристрасність і страх,
У гай, де не злітають вже лелеки
І почуття засохли на вітрах.
Вона поїхала в кохання, як у морок,
В жагу, немов невигасла пітьма.
Невдовзі їй виповнюється сорок,
2025.10.19
22:50
Слова твої, мов кулі - лента за лентою;
Склеюю серце своє ізолентою.
Склеюю серце своє ізолентою.
2025.10.19
22:25
Вона поїхала у сутінки далекі,
У невідомість, пристрасність і страх,
У гай, де не злітають вже лелеки
І почуття засохли на вітрах.
Вона поїхала в кохання, як у морок,
В жагу, немов невигасла пітьма.
Невдовзі їй виповнюється сорок,
У невідомість, пристрасність і страх,
У гай, де не злітають вже лелеки
І почуття засохли на вітрах.
Вона поїхала в кохання, як у морок,
В жагу, немов невигасла пітьма.
Невдовзі їй виповнюється сорок,
2025.10.19
22:01
Ішов чумак ще бідніший,
Аніж перше з дому вийшов,-
Ані соли, ні тарані,
Одні тільки штани рвані,
Тільки латана свитина
Та порожняя торбина.
“Де твої, чумаче, воли?
Чом вертаєшся ти голий?
Аніж перше з дому вийшов,-
Ані соли, ні тарані,
Одні тільки штани рвані,
Тільки латана свитина
Та порожняя торбина.
“Де твої, чумаче, воли?
Чом вертаєшся ти голий?
2025.10.19
20:45
Женуть вітри рябі отари хмар
в безкрає поле зоряного неба,
де музикує змучений Ремарк,
Адамові Творець рахує ребра…
Сади стрічають пахощами груш,
і яблуням лоскоче сонце скроні -
це Осені портрети пише Труш,
в безкрає поле зоряного неба,
де музикує змучений Ремарк,
Адамові Творець рахує ребра…
Сади стрічають пахощами груш,
і яблуням лоскоче сонце скроні -
це Осені портрети пише Труш,
2025.10.19
18:44
Я думаю про тебе дні та ночі,
Почути хочу голос твій, будь ласка.
І погляд жду і , наче зорі, очі.
Бо ти для мене, ніби добра казка.
Приспів:
Я пам’ятаю очі, твої очі.
Тебе зустріти, мила, знову хочу.
Останні надходження: 7 дн | 30 дн | ...Почути хочу голос твій, будь ласка.
І погляд жду і , наче зорі, очі.
Бо ти для мене, ніби добра казка.
Приспів:
Я пам’ятаю очі, твої очі.
Тебе зустріти, мила, знову хочу.
Останні коментарі: сьогодні | 7 днів

2025.09.04
2025.08.19
2025.04.30
2025.04.24
2025.03.18
2025.03.09
2025.02.12
• Українське словотворення
• Усі Словники
• Про віршування
• Латина (рус)
• Дослівник до Біблії (Євр.)
• Дослівник до Біблії (Гр.)
• Інші словники

Автори /
Чоловіче Жіноче /
Проза
посвящается пляжам сомертона
• Можлива допомога "Майстерням"
Публікації з назвою одними великими буквами, а також поетичні публікації і((з з))бігами
не анонсуватимуться на головних сторінках ПМ (зі збігами, якщо вони таки не обов'язкові)
посвящается пляжам сомертона
В комнате есть человек.
Некий таинственный субъект, сидящий на стуле с подгнившей правой ножкой.
Что-то удерживает человека именно здесь, в помещении без окон и дверей, без магии приливов, береговых линий и подземных вод, без щекочущего сердце «доброе утро» и сжимающегося в горле хлопком взорвавшегося воздушного шара «спокойной ночи».
В комнате есть человек.
Заурядный вид, стандартные черты, вполне обычный фасон. Существо-На-Конвейер.
Но что-то выбивается из привычного ряда вещей.
Словно белый биток среди великолепного разношерстного дивизиона полосатых и цветных шаров — ничем не замаранный (лишь в поголубевших крапинках бильярдного мелка). Словно глядишь вдаль, где каньоны, прерии и немного диковатый, но уже почти прирученный людьми запад — не замечая ничего. И вдруг некая галлюцинация: глаз напрягается, слезится, покрывается пеленой белого дымка, будто запотевшая автомобильная фара; пытается высмотреть черное пятнышко в этом натюрморте изнемогающей от жары природы (возможно, сбившийся с пути странник?).
Иным словом, есть то качество, та способность, что непременно отвлекает. Так сказать, Эксклюзивный Раздражитель —
Глаза.
Морские, глубиной до маленьких камешков-сосудов, и в то же время — защищенные какой-то непримечательной линзой. Как будто крытый бассейн: не проломив крышу — не угодишь вовнутрь.
Ресницы, обнимающие друг друга с частотой подводных движений. И обтянутые кожаными мешками глазные яблоки (сорт, надо сказать, отменный – натянутая кожура без морщинок, срезанная вовремя веточка, вытянутые, вроде пневматическим пистолетом, семена).
Печальные глаза и рыбьи губы. Они, видимо, пытаясь хоть как-то двигаться сообща (как тандем преступников), то опережали, то отставали поочередно, производя впечатление комичного, схожее с ощущениями от немых кинофильмов двадцатых.
Я погружаюсь в проникающий, словно игла, шепот.
Один, два, три.
Сновидение выпорхнуло из головы, будто птица.
...четыре, пять, шесть...
Это всего-навсего детская игра, считалка.
Если собираешься искать кого-то, закрываешь ладонями глаза и медленно, шаг за шагом подбираешься к цифре «десять». Ищешь Ее в разных уголках ваших собственных придуманных планет. Пока не поздно.
Да что рассказывать, сам знаешь.
Мы часто дурачились у моря в гостях. По вечерам Оно становилось шумным и радушным. Душило в объятьях, словно старых друзей.
Каждый божий день мы поднимались под всплески заново рождающихся волн или их маленьких морских эмбрионов. Каждый чертовски волшебный вечер — засыпали под убаюкивающие хлюпанья сейш, предварительно пожелав приятного времени суток ночным мотылькам, залетавшим сквозь приоткрытую форточку веранды.
Моя память отступила спустя несколько лет: тонкие запястья, вечно увязанные нитками, аккуратный носик, хрусталеподобные губы, готовые разбиться при первом же прикосновении, впитавшись мелкими осколками в очередной поцелуй. Запах волос, что оставался на подушке еще дня два после недолгих расставаний. Слова, которые бывают иногда настолько же пьянящими, насколько бьет в голову бутылка настоящего кальвадос. И жесткими, будто проволока.
По субботам окружающий нас картонный городок погружался на дно джазовой импровизации. Обычное дело для ночи. Именно в этот час открывалось большинство лаунж-баров. Жители выбирались из уютных квартир на рандеву с дижестивами и живой музыкой, теплыми людьми и умелыми барменами, бульварными писаками и шлюхами. Ну, а мы устраивали домашнюю вечеринку для соседей. Приглашали и собачников, и кошачьих почитателей, и милую старушку из особняка, располагавшегося рядом с нами. Мы делали то же, что и Они, не выезжая слишком далеко. Курили, выпивали принесенный испанцем Диего шерри, отличавшийся, будто шутки британских комиков, тонким вкусом, смеялись и говорили о проблемах насущных, смотрели трагикомедии мистера Паскалевича и старые венгерские детективы, а после — прощались, молились и засыпали.
В те дни, когда особо писалось, я чувствовал себя полным сил и романтического обаяния Кортасаром. Забавно, что спустя лишь несколько месяцев я походил, скорее, на копию Старика Хэма самых поздних лет: осунувшийся, заплывший от ромового мохито, безрассудно тянущийся к воображаемому винчестеру...
Помню рисунки. Та Женщина прелестно владела карандашом и красками. Ее мать увлекалась живописью, но так и не сотворила за свою недолгую жизнь ничего стоящего, кроме нескольких маринистических этюдов. Да и то – бросила все на половине пути, лишив неоконченные произведения руки Создателя.
Это, должно быть, грусть наивысшей пробы, когда не сам человек, но некие моменты, картины, клочья фраз и прерванных, будто нежеланная беременность, разговоров — все, что остается от твоих воспоминаний.
...семь, восемь, девять...
Каждую ночь мне снится один и тот же сон. Будто бы человек сидит в будто бы помещении. А я — искушенный зритель, наблюдатель, критик и ценитель. Но в один момент — бац! — и крышка фортепиано захлопывается до следующего удобно случая. Наваждение покидает меня. Утренний свет опускает бархатную ширму, и я мысленно прощаюсь с объектом своего сновиденческого вуайеризма.
И так каждую неделю. Дурной рецидив. Сплошной сюр.
…десять…
Все в порядке.
Ноябрь отпраздновал вместе с нами День Мертвецов, а в конце декабря Она ушла. Кто знает, отчего Ей понадобилось бежать. Возможно, что-то не устроило. Резало изнутри все эти два года, отгрызало сердце кусок за куском, а по ночам — просачивалось через открытое окно, расползалось по углам и стонало что есть силы. Безысходность. Безучастие. Без меня.
Самыми стойкими оказались дом; не потерявший былого блеска, но вечноломавшийся форд, родом из семьдесят седьмого. И мои старые знакомые: Коул, Гетц, Дэвис и Квартет Джерри Маллигана на подаренных пластинках. Море теперь походило на банши, да и я реже наведывался погостить. Снял квартирку-студию в центре, обустраивал новое жилище, взялся за курсы французского (бросил через месяц), зачитывался Брэдбери и Ди Примой, убивал в себе демонов, ходил на встречи, но не встречался.
Тот Самый Дом я продал латиноамериканской семейке. Улыбка-до-ушей, счастливая старость, подрастающее поколение смуглокожих. Он сгорел ко всем чертям вместе со своими новенькими хозяевами через полгода. Прошлое было предано горстке седого пепла. В какой-то степени, морское проклятие.
Мне сообщили о Ее смерти каким-то чудеснейшим образом, даже не помню кто.
Июль.
На улице медленно слоились сумерки. Укутанное в светло-бордовые покрывала небо. Распухший от дождя город. Луна стервятником кружила в небе, пытаясь обглодать мои мысли до косточек. Прибрежный туман постепенно раскрывался, будто скомканная этикетка из-под шоколадного батончика. Море покрывалось чернотой, будто инородным газом. Миллионами огоньков переливалось портовое местечко. Догорали костры заката. Я заехал как можно дальше, туда, где совсем не было посторонних, открыл пачку и закурил.
Незнакомец на стуле все же появился. Я вогнал в свое сознание это глуповатое видение и его обитателя, будто занозу в ладонь. Все в том же ключе: аляповатые движения лица, темная и угрюмая комната. Сон (если брать за основу его сценарий) приближался к концу, а значит — вскоре откроются усталые глаза, заведется мотор, и кое-кто уедет отсюда писать очередной репортаж. Неведомо, когда я навещу море и сгоревший приют моих воспоминаний в следующий раз.
Боль. Солнечный свет нарастал, как глухая боль. Поднятый ветром песок бил в щеки пылью. Тихая увертюра водоема. Где я? Изнемогая от беспокойного пробуждения, растер кулаком глаза и, в порыве повернуть ключ зажигания, жутко затрясся в оцепенении...
***
Комната в желтых тонах. Камера-обскура в своем истинном значении. Я, сидящий на стуле, отражаюсь в огромном зеркале напротив. Темный волос, награжденное символическими складками лицо (благодарность недосыпанию и генеалогии), утонувшие в кислоте тоскливых ночей зрачки. Любой теложест — моментальный вывих, пытка, колотье. Будто акупунктурщик вонзил сотни иголок в мой организм. Я зову на помощь, но губы не поддаются, голос не звучит, связок словно не существовало и вовсе. Предательски подлый анабиоз. Никуда не сбежать. Прекрасное сновидение.
Свет медленно гаснет.
В кромешной темноте, вязкой, похожей на патоку, я слышу монотонные механические щелчки. Приближаются чьи-то осторожные шаги. Странное чувство, когда не понимаешь, где ты: за чертой реальности или нет, не переступил еще. Или вообще — в другом измерении.
Минута привнесла тягучее смоляное молчание. Сквозь натянутую и сжимающую тело, подобно мелкоразмерной одежде, темноту блуждали охапки шепота:
Один, два, три.
Все в порядке.
Я нашла тебя.
Включается свет. В комнате нет человека.
Некий таинственный субъект, сидящий на стуле с подгнившей правой ножкой.
Что-то удерживает человека именно здесь, в помещении без окон и дверей, без магии приливов, береговых линий и подземных вод, без щекочущего сердце «доброе утро» и сжимающегося в горле хлопком взорвавшегося воздушного шара «спокойной ночи».
В комнате есть человек.
Заурядный вид, стандартные черты, вполне обычный фасон. Существо-На-Конвейер.
Но что-то выбивается из привычного ряда вещей.
Словно белый биток среди великолепного разношерстного дивизиона полосатых и цветных шаров — ничем не замаранный (лишь в поголубевших крапинках бильярдного мелка). Словно глядишь вдаль, где каньоны, прерии и немного диковатый, но уже почти прирученный людьми запад — не замечая ничего. И вдруг некая галлюцинация: глаз напрягается, слезится, покрывается пеленой белого дымка, будто запотевшая автомобильная фара; пытается высмотреть черное пятнышко в этом натюрморте изнемогающей от жары природы (возможно, сбившийся с пути странник?).
Иным словом, есть то качество, та способность, что непременно отвлекает. Так сказать, Эксклюзивный Раздражитель —
Глаза.
Морские, глубиной до маленьких камешков-сосудов, и в то же время — защищенные какой-то непримечательной линзой. Как будто крытый бассейн: не проломив крышу — не угодишь вовнутрь.
Ресницы, обнимающие друг друга с частотой подводных движений. И обтянутые кожаными мешками глазные яблоки (сорт, надо сказать, отменный – натянутая кожура без морщинок, срезанная вовремя веточка, вытянутые, вроде пневматическим пистолетом, семена).
Печальные глаза и рыбьи губы. Они, видимо, пытаясь хоть как-то двигаться сообща (как тандем преступников), то опережали, то отставали поочередно, производя впечатление комичного, схожее с ощущениями от немых кинофильмов двадцатых.
Я погружаюсь в проникающий, словно игла, шепот.
Один, два, три.
Сновидение выпорхнуло из головы, будто птица.
...четыре, пять, шесть...
Это всего-навсего детская игра, считалка.
Если собираешься искать кого-то, закрываешь ладонями глаза и медленно, шаг за шагом подбираешься к цифре «десять». Ищешь Ее в разных уголках ваших собственных придуманных планет. Пока не поздно.
Да что рассказывать, сам знаешь.
Мы часто дурачились у моря в гостях. По вечерам Оно становилось шумным и радушным. Душило в объятьях, словно старых друзей.
Каждый божий день мы поднимались под всплески заново рождающихся волн или их маленьких морских эмбрионов. Каждый чертовски волшебный вечер — засыпали под убаюкивающие хлюпанья сейш, предварительно пожелав приятного времени суток ночным мотылькам, залетавшим сквозь приоткрытую форточку веранды.
Моя память отступила спустя несколько лет: тонкие запястья, вечно увязанные нитками, аккуратный носик, хрусталеподобные губы, готовые разбиться при первом же прикосновении, впитавшись мелкими осколками в очередной поцелуй. Запах волос, что оставался на подушке еще дня два после недолгих расставаний. Слова, которые бывают иногда настолько же пьянящими, насколько бьет в голову бутылка настоящего кальвадос. И жесткими, будто проволока.
По субботам окружающий нас картонный городок погружался на дно джазовой импровизации. Обычное дело для ночи. Именно в этот час открывалось большинство лаунж-баров. Жители выбирались из уютных квартир на рандеву с дижестивами и живой музыкой, теплыми людьми и умелыми барменами, бульварными писаками и шлюхами. Ну, а мы устраивали домашнюю вечеринку для соседей. Приглашали и собачников, и кошачьих почитателей, и милую старушку из особняка, располагавшегося рядом с нами. Мы делали то же, что и Они, не выезжая слишком далеко. Курили, выпивали принесенный испанцем Диего шерри, отличавшийся, будто шутки британских комиков, тонким вкусом, смеялись и говорили о проблемах насущных, смотрели трагикомедии мистера Паскалевича и старые венгерские детективы, а после — прощались, молились и засыпали.
В те дни, когда особо писалось, я чувствовал себя полным сил и романтического обаяния Кортасаром. Забавно, что спустя лишь несколько месяцев я походил, скорее, на копию Старика Хэма самых поздних лет: осунувшийся, заплывший от ромового мохито, безрассудно тянущийся к воображаемому винчестеру...
Помню рисунки. Та Женщина прелестно владела карандашом и красками. Ее мать увлекалась живописью, но так и не сотворила за свою недолгую жизнь ничего стоящего, кроме нескольких маринистических этюдов. Да и то – бросила все на половине пути, лишив неоконченные произведения руки Создателя.
Это, должно быть, грусть наивысшей пробы, когда не сам человек, но некие моменты, картины, клочья фраз и прерванных, будто нежеланная беременность, разговоров — все, что остается от твоих воспоминаний.
...семь, восемь, девять...
Каждую ночь мне снится один и тот же сон. Будто бы человек сидит в будто бы помещении. А я — искушенный зритель, наблюдатель, критик и ценитель. Но в один момент — бац! — и крышка фортепиано захлопывается до следующего удобно случая. Наваждение покидает меня. Утренний свет опускает бархатную ширму, и я мысленно прощаюсь с объектом своего сновиденческого вуайеризма.
И так каждую неделю. Дурной рецидив. Сплошной сюр.
…десять…
Все в порядке.
Ноябрь отпраздновал вместе с нами День Мертвецов, а в конце декабря Она ушла. Кто знает, отчего Ей понадобилось бежать. Возможно, что-то не устроило. Резало изнутри все эти два года, отгрызало сердце кусок за куском, а по ночам — просачивалось через открытое окно, расползалось по углам и стонало что есть силы. Безысходность. Безучастие. Без меня.
Самыми стойкими оказались дом; не потерявший былого блеска, но вечноломавшийся форд, родом из семьдесят седьмого. И мои старые знакомые: Коул, Гетц, Дэвис и Квартет Джерри Маллигана на подаренных пластинках. Море теперь походило на банши, да и я реже наведывался погостить. Снял квартирку-студию в центре, обустраивал новое жилище, взялся за курсы французского (бросил через месяц), зачитывался Брэдбери и Ди Примой, убивал в себе демонов, ходил на встречи, но не встречался.
Тот Самый Дом я продал латиноамериканской семейке. Улыбка-до-ушей, счастливая старость, подрастающее поколение смуглокожих. Он сгорел ко всем чертям вместе со своими новенькими хозяевами через полгода. Прошлое было предано горстке седого пепла. В какой-то степени, морское проклятие.
Мне сообщили о Ее смерти каким-то чудеснейшим образом, даже не помню кто.
Июль.
На улице медленно слоились сумерки. Укутанное в светло-бордовые покрывала небо. Распухший от дождя город. Луна стервятником кружила в небе, пытаясь обглодать мои мысли до косточек. Прибрежный туман постепенно раскрывался, будто скомканная этикетка из-под шоколадного батончика. Море покрывалось чернотой, будто инородным газом. Миллионами огоньков переливалось портовое местечко. Догорали костры заката. Я заехал как можно дальше, туда, где совсем не было посторонних, открыл пачку и закурил.
Незнакомец на стуле все же появился. Я вогнал в свое сознание это глуповатое видение и его обитателя, будто занозу в ладонь. Все в том же ключе: аляповатые движения лица, темная и угрюмая комната. Сон (если брать за основу его сценарий) приближался к концу, а значит — вскоре откроются усталые глаза, заведется мотор, и кое-кто уедет отсюда писать очередной репортаж. Неведомо, когда я навещу море и сгоревший приют моих воспоминаний в следующий раз.
Боль. Солнечный свет нарастал, как глухая боль. Поднятый ветром песок бил в щеки пылью. Тихая увертюра водоема. Где я? Изнемогая от беспокойного пробуждения, растер кулаком глаза и, в порыве повернуть ключ зажигания, жутко затрясся в оцепенении...
***
Комната в желтых тонах. Камера-обскура в своем истинном значении. Я, сидящий на стуле, отражаюсь в огромном зеркале напротив. Темный волос, награжденное символическими складками лицо (благодарность недосыпанию и генеалогии), утонувшие в кислоте тоскливых ночей зрачки. Любой теложест — моментальный вывих, пытка, колотье. Будто акупунктурщик вонзил сотни иголок в мой организм. Я зову на помощь, но губы не поддаются, голос не звучит, связок словно не существовало и вовсе. Предательски подлый анабиоз. Никуда не сбежать. Прекрасное сновидение.
Свет медленно гаснет.
В кромешной темноте, вязкой, похожей на патоку, я слышу монотонные механические щелчки. Приближаются чьи-то осторожные шаги. Странное чувство, когда не понимаешь, где ты: за чертой реальности или нет, не переступил еще. Или вообще — в другом измерении.
Минута привнесла тягучее смоляное молчание. Сквозь натянутую и сжимающую тело, подобно мелкоразмерной одежде, темноту блуждали охапки шепота:
Один, два, три.
Все в порядке.
Я нашла тебя.
Включается свет. В комнате нет человека.
• Можлива допомога "Майстерням"
Публікації з назвою одними великими буквами, а також поетичні публікації і((з з))бігами
не анонсуватимуться на головних сторінках ПМ (зі збігами, якщо вони таки не обов'язкові)
Про публікацію