- Ну, что, поехали? Включай навигатор.
- Ага. Адрес там какой?
- Глюк… Глюк-ам-Лана, Гротштрассе 22… Ха, Глюк!
- Глюк по-ихнему «счастье». У нас тоже есть… Уже считает.

Мотор взревел, и машина бодро побежала по чуть заснеженной трассе. Радио то бормотало, то напевало, водитель и пассажир молча глядели на дорогу. Навигатор медленно прокладывал маршрут, выражая прогресс в процентах: 10…20…30. Добравшись до показателя 90, навигатор, чуть поразмыслив, возвращался к самому началу своих расчетов, и снова на экране мерцало: 10…20…30. Наконец, прибор сообщил ровным женским голосом:
- Протяженность маршрута слишком велика для устройства. Устройство проложит маршрут по частям. Продолжайте движение прямо … 180 километров.

Шины шуршали, мотор гудел, радио пело, спутники обменивались замечаниями об окрестностях, а навигатор хранил молчание все 180 километров. Потом он предупредил: через три…два…один километр… 500 метров… держитесь левее – и принялся заново прокладывать маршрут. Минут через пять навигатор повторил:
- Протяженность маршрута слишком велика для устройства. Устройство проложит маршрут по частям. Продолжайте движение прямо … 250 километров.

Так и шло это путешествие: спутники сменяли друг друга за рулем, останавливались на заправках и в придорожных кафе, где они пили кофе, курили, говорили о разных занимательных вещах и обменивались впечатлениями об увиденном по дороге. Навигатор через положенные им самим промежутки пути предупреждал о поворотах или перестроениях, а потом выдавал уже привычное: «Протяженность маршрута слишком велика… Продолжайте движение прямо…»

Местность вокруг дороги изменилась. Поля, сады, торфяники и озера остались позади, и дорогу обступил лес. Казалось, лес стоял сплошной стеной, и стена эта двигалась вдоль машины – или машина вдоль нее – очень медленно, если смотреть на стену сквозь лобовое стекло вперед, по ходу движения. А если же смотреть на стену через боковое окно, никакой стены не было – она распадалась на отдельные деревья, а деревья немедленно составляли маленькие группы, которые кружились в стремительном танце, как будто хороводы водили, только очень-очень быстро.

- …продолжайте движение прямо…

Путешественники торопились – путь был неблизким, времени было в обрез, а февральская погода могла внезапно ухудшиться. Поэтому они ехали весь день и почти всю ночь, сменяя друг друга за рулем, и только перед рассветом второго дня пути остановились на несколько часов на обочине, чтобы поспать. Разбудил их ветер – пока они спали, погода изменилась, и теперь порывы ветра раскачивали машину, мягко, но ощутимо. Снова за окном потянулся лес – сплошной и медленный, если смотреть вперед из лобового окна, и распадающийся на группы деревьев, летящие в быстром танце, если смотреть из бокового. Навигатор снова предложил двигаться прямо и надолго замолчал. Путники тоже молчали – сон в машине их мало освежил.

Случилось то, чего они опасались: погода начала ухудшаться. К полудню заморосил дождь, который скоро превратился в ливень. Дворники едва справлялись с потоками воды, в которых проплывали кристаллы льда. К вечеру дождь кончился, словно его выключили. Машина как раз вскарабкалась на холм, и перед спутниками раскинулась обширная глубокая долина, освещенная мягким предзакатным солнцем. Через всю долину до самого горизонта тянулась дорога, окаймленная чернеющим лесом, там и сям уже разгорались огни городков и селений, прикрепленные к автобану тонкими цепочками огней. Эта картина была такой мирной и спокойной, что спутники одновременно заулыбались. Однако на горизонте – прямо там, куда лежал их путь – лежала черная туча, сплошная, плотная и беспросветная, как гора. Спутники разом перестали улыбаться и переглянулись: эта часть пути не будет легкой. Скоро стемнеет, а под тучей, скорее всего, будет идти сильный дождь или даже снег.

- Поднажмем? – спросил тот, кто сидел за рулем, поглядывая на тучу.
- Поднажмем, - согласился второй, с тревогой глядя то на тучу, то на экран навигатора.
- …продолжайте движение прямо, - поддержал навигатор.

И они поднажали и продолжили «движение прямо»; однако с наступлением сумерек они все еще были в пути – «продолжайте … километров», равнодушно сообщил прибор. Как только они оказались под черной тучей, из нее повалил густой снег.

Наверное, в такой снег приятно прогуляться по дорожке какого-нибудь парка в большом городе; еще приятнее смотреть на него сквозь окно, устроившись в удобном кресле у жаркого камина или просто конвектора. А сквозь лобовое стекло автомобиля, летящего по автобану, снег выглядел жутковато; казалось, машина двигается в какой-то волокнистом веществе, вдоль белых волокон этого вещества. Именно так выглядели снежинки сквозь лобовое стекло – как длинные белые волокна, натянутые над дорогой под небольшим углом к ней и очень близко друг к другу, так близко, что вместе они составляли то самое белое волокнистое вещество. А вот дороги сквозь эти волокна видно не было; и вообще ничего видно не было – ни разметки, ни отбойников, ни катафотов в разметке и отбойниках, ни попутных или встречных машин – ничего.

Скорость пришлось снизить. Радио замолчало – последние минут десять перед тем, как окончательно замолчать, оно ловило на всех каналах только отдельные фразы, всплески музыки и помехи, то и дело теряло сигнал и принималось искать другую станцию, а вот теперь замолчало совсем. Пассажир попробовал искать сигнал вручную, но не преуспел – радио молчало. Водитель уперся взглядом в муть за лобовым стеклом - белую, ярко освещенную огнями фар; губы его беззвучно шевелились – он то ли горячо молился, то ли ругался последними словами. Пассажир покосился на него и сказал:
- Ничего… скоро поворот на Глюк. А там, вот увидишь: солнце светит, небо голубое, тепло, дети… пастушью сумку собирают, - водитель кивнул и чуть заметно улыбнулся.

Однако до поворота они так не добрались. Снег укрыл дорогу таким толстым слоем снега, что двигаться дальше было затруднительно. Да и была ли теперь под колесами дорога, можно было только догадываться. Наконец, водитель остановил машину и ткнул пальцем большую красную кнопку с белым треугольником. Белые горизонтальные волокна за окнами распались на снежинки – здоровенные и мохнатые – которые падали, как и положено снежинкам, сверху вниз. Мерцание аварийных огней автомобиля ежесекундно окрашивало их в оранжевый цвет: белый снег – оранжевый снег – белый – оранжевый…

На экране навигатора красный треугольник, обозначавший их машину, остановился на красной полосе, обозначавшей автобан, совсем недалеко от поворота на Глюк.
- А мы не посреди дороги стоим?
- Да черт его знает… Навигатор показывает, что на дороге. Ему видней, хотя, может, погода влияет… А ну, измени масштаб.

Изменение масштаба изменило только кое-что: красный треугольник превратился в миниатюрный автомобильчик, а красная линия – в две желтые полосы, символизирующие автобан; автомобильчик стоял на правой полосе. Поворот на Глюк исчез за верхней кромкой экрана.

Пассажир приоткрыл свою дверь – «оглядеться», сказал он - и в машину тут же словно кто-то забросил целую лопату снега. Пассажир натянул на голову капюшон, выбрался наружу и захлопнул дверь. Шаг, второй – и его силуэт полностью скрылся за снежной пеленой. Второй смотрел ему в след, и в голове у него проносились, словно крупные мохнатые снежинки, какие-то мысли и образы, в которых он никак не мог разобраться. А потом он понял, что это за мысли и образы, открыл окно со стороны пассажира и крикнул в снег:
- Подожди! Стой!

Ничего; только снегу намело на сидение и торпеду. Он подождал еще немного, потом открыл свою дверь и вышел в снег: белый – оранжевый – белый – оранжевый… Он обошел вокруг машины и остановился у пассажирской двери. Потом – спиной вперед – сделал три шага в сторону, убедился, что аварийные огни не пробивались сквозь толщу снега и вернулся к машине. Он подождал еще минуту, потом вернулся за руль и принялся сигналить: может, если не свет, то звук пробьется. «Пастушью сумку собирают…»

- Нет ничего, никакого ограждения, - облепленный снегом пассажир появился за окном и внутри машины почти одновременно. – Я прошел вправо 30 шагов, там ничего, снегу по колено, и все. Потом пошел назад… Хорошо, что ты сигналил.

- А может… - тот, который сидел за рулем, полез в карман и извлек мобильный телефон. Пассажир сделал то же самое. – Нет сигнала.

- И у меня нет. Вообще странно – а почему навигатор работает? А радио молчит.
- Так то соты, то радио, а то – спутник, не зависит одно от другого. Хотя все это – волны.
- Волны. Что делать-то будем?
- А задай навигатору маршрут до ближайшего города… позади.
- Это мысль… готов, считает.

Навигатор продемонстрировал полное выполнение задачи – 100% - и произнес ровным голосом:
- Продолжайте движение прямо 50 метров, потом приготовьтесь держаться правее… Держитесь правее… Держитесь левее… Продолжайте движение прямо 100 метров… Через 50 метров приготовьтесь к выезду на автомагистраль… Продолжайте движение прямо 12 километров.

Они ехали медленно из-за снега, а еще из-за вызванного им чувства беспомощной дезориентации, с которым не мог справиться спокойный женский голос в навигаторе. Время и дорога тянулись так медленно, как могут тянуться только неопределенное время и незнакомая дорога. Однако постепенно они преодолели половину из предложенного навигатором расстояния, снег поредел, а потом и совсем прекратился, ночь стала светлее, радио негромко затрещало, зашипело и вдруг стремительно и чисто заговорило мужским голосом по-немецки, а в ответ голосу дружно рассмеялась какая-то публика. Скоро появились и другие автомобили – и попутные, и встречные. Через несколько минут навигатор распорядился повернуть вправо – и цель будет достигнута. Они свернули на заправку и снова задали навигатору маршрут на Глюк. Навигатор надолго задумался, потом сообщил им, что маршрут слишком протяженный, но все получится, мол, следуйте моим указаниям, ес ист клар?

Навигатор вывел их на развязку, помог выполнить разворот и посоветовал продолжать движение прямо 15 километров – примерно столько оставалось до поворота на Глюк. Однако на полпути снова пошел, а потом и повалил снег, и снова казалось, что машина движется внутри какого-то волокнистого белого вещества. Они остановились. За окнами был только снег: белый – оранжевый – белый - оранжевый. Радио молчало, телефоны не ловили сигнал, а поворот на Глюк на экране навигатора был совсем рядом. Ну, просто рукой подать.

Переглянувшись, спутники натянули капюшоны, вышли из машины и зашагали вперед. Снег мешал, как только мог, он забивался в нос и в глаза, лез во все щели, проникал в карманы, путался под ногами и вообще раздражал. Но спутники, не обменявшись ни единым словом, ощущали одинаковую одержимость: не может какой-то там снег победить человека, вооруженного, помимо всех современных гаджетов, еще и необходимостью попасть из точки А в точку Б, черт побери!

Тем временем стало заметно холоднее. Мороз был действительно нешуточный: усы и бороды спутников обросли льдом, а воздух обжигал ноздри и гортани. Тот, кто шагал справа, вдруг вспомнил, что какой-то человек по имени Джек Говард… или Джон Лондон? – так вот этот Лондон или Говард или Джек или Джон утверждал, что когда идет снег, всегда становится теплее. Правда, он писал об Аляске, хотя и непонятно, как он мог спасать Херсон от холеры, успешно в нем умереть и быть счастливо погребенным там же, и при этом успеть побывать на Аляске и разобраться с тамошними осадками и температурами, хотя, конечно, и такое возможно. Вот, например, они едут в Глюк, который есть на карте, куда ведет навигатор, а навигатор ведут туда спутники системы глобального позиционирования, а за спутниками наблюдает целая толпа специалистов где-то за океаном, а все равно попасть в этот треклятый Глюк никак нельзя, потому что … потому что «погода, господа, нынче снег!»

Он повернул голову, чтобы произнести эту веселую цитату для своего друга, и даже произнес ее, да только прозвучала она из заледеневших губ невнятно, невесело и ушла не по адресу – в снег. Никого слева не было, и справа никого не было, и вообще – нигде никого не было. Он покричал немного, отсчитывая после каждого крика по пять секунд, чтобы случайно самому не заглушить ответ; потом попытался вернуться к машине, потом попробовал ходить концентрическими кругами, стараясь с каждым разом увеличить радиус; потом понял, что окончательно заблудился, замерз, устал и вообще – отчаялся. Но остановиться было еще страшнее, и он пошел.

Мороз еще усилился и стал совсем безжалостным – человек понимал, что пальцы на руках и ногах у него наверняка уже безнадежно обморожены, потому что совершенно утратили всякую чувствительность и не слушались. А там, где чувствительность еще сохранялась, человек ощущал сильное жжение и боль. Мороз, откусив ему пальцы, не удовлетворился и теперь вгрызался прозрачными кристаллическими зубами дальше, глубже – туда, где все еще трепещет в испуге и усталости бурый комок мышц, именуемый сердцем, заставляя кровь бежать к пальцам, уже убитым морозом.

Теперь уже было все равно, куда идти, потому что человек уже ходил во все стороны, которые в этом снегу были совершенно неотличимы одна от другой. И он шел и шел, закрыв глаза, потому что так было легче: глаза мерзли на этом диком морозе, снег лез в них, открытые и замерзшие, а еще открытые глаза ничего, кроме снега, не видели, и потому закрыть их было единственным приемлемым выходом для разумного человека в подобных обстоятельствах. А потом оказалось, что в подобных обстоятельствах открытые и закрытые глаза совершенно равнозначны с точки зрения функциональности. Человек усмехнулся: глаза можно закрыть или потерять, а точка зрения при этом все равно останется. Итак, зрение! – именно благодаря зрению человек получает львиную долю информации. Однако здесь, в этом снегопаде, то ли в силу отсутствия львиной доли информации, то ли в силу каких-то иррациональных причин, закрытые глаза служили ничуть не хуже открытых, а главное – они не страдали от мороза.

Они, эти закрытые глаза, и в самом деле творили вещи чудесные. Оказалось, что навигатор при таком способе зрения – вещь лишняя и даже вредная. Теперь, когда замерзающий человек шагал с закрытыми глазами по глубокому снегу и сквозь густой снег, он прекрасно видел и снег, и сквозь снег, а еще - поворот на Глюк и дорогу на Глюк. У поворота на Глюк кто-то стоял.

Человек прищурился закрытыми глазами – вернее, ему захотелось прищуриться, но с новым зрением этого вполне было достаточно, само желание прищура и было прищуром – тем самым, идеальным, который делал контуры резкими, а формы – отчетливыми. А может, все дело было в том, что мороз уже убил веки человека, как и мышцы, которые приводили веки в движение, и потому человек мог только желать прищура, а прищуриться – уже нет. Как бы там ни было, он подумал о том, что неплохо бы прищурится, и картинка тут же стала резче и четче.

У поворота на Глюк стояла женщина, точнее, девушка – да, определенно, девушка, высокая и стройная, даже худощавая. Шагов до нее оставалось всего с десяток; она стояла у дороги, повернув голову в сторону путника, и выжидательно смотрела на него своими большими, просто огромными глазами. «Разве бывают у человека такие большие глаза? Девушка, девушка, а зачем вам такие большие глаза? Чтобы лучше тебя вииииидеть, пуууууутник!», - говорил сам себе человек, тем временем совершая последние шаги до поворота и до большеглазой девицы.

Вот до нее осталось три шага – на таком расстоянии ее глаза оказались еще больше, просто в пол-лица, и сидели они глазницах очень глубоко, однако ее это не портило. «Всякий, кто ее видит, понимает, что она такая, какая есть, и другой быть не может», - подумал про себя путник, втайне гордясь своей проницательностью и способностью формулировать мысли и заключения. И он сделал еще один шаг к большеглазой, а она ему улыбнулась.

И улыбка у нее оказалась в пол-лица; глаза в пол-лица и улыбка – в пол-лица. И в голову человека прилетело сразу огромное множество неуловимых, но вполне отчетливых мыслей, а в сердце возникло множество чувств, сквозь которые сердце продиралось, как совсем недавно машина продиралась сквозь снегопад. Потом или прямо тут же надо всем этим вдруг проплыло сообщение - словно океанский лайнер над мятущейся штормовой рекой - что мороз уже убил все, кроме серо-белого комка в голове человека и темно-красного комка в его груди, и потому волноваться еще есть, чем, но больше - не о чем. Таящееся под каким-то самым последним и сокровенным спудом сожаление о потерянном друге перестало быть сожалением; оно как бы повернулось своей оборотной стороной, а уж она, эта оборотная сторона, знала, что с девушкой у поворота на Глюк встречаются только один на один.

И все это смялось и поникло перед тем знанием, которое наполнило человека на последнем шаге. Он еще только занес правую ногу, чтобы сделать этот шаг до большеглазой и большеротой девицы, а уже совершенно точно, достоверно и наверняка знал, что скажет он и что скажет она – там, на исходе этого последнего шага. Он спросит ее имя и знает ли она дорогу на Глюк, а она улыбнется широко - от уха до уха – и ответит…

- Я и есть Глюк.

2015